– Это как раз гости из-за столика «h», – сказала мать Рози. – Не обращайте на них внимания.
Толстяк Чарли повернулся к Рози. Она ему улыбнулась своей мягкой нежной улыбкой и облизнула губы.
– Торт, – сказала Рози из его сна.
Это послужило сигналом оркестру. Нью-Орлеанский джаз-банд затянул похоронный марш.
Помощником шеф-повара была офицер полиции, которая держала наготове пару наручников. Шеф выкатил торт на помост.
– А теперь, – сказала Рози из его сна, – разрежь торт.
Люди за столиком «b», которые были не людьми, а мультяшными мышами и крысами и прочими грызунами размером с человека, принялись весело распевать песни из диснеевских мультиков. Толстяк Чарли знал, что они хотят, чтобы он к ним присоединился. Даже во сне он паниковал при мысли, что ему придется петь на публике. Его конечности онемели, а губы сделались деревянными.
– Я не могу петь с вами, – сказал он, найдя оправдание. – Я должен разрезать торт.
При этих словах в зале воцарилась тишина. И в этой тишине вошел шеф-повар со столиком на колесах. У шеф-повара было лицо Грэма Коутса, а на столике стоял необыкновенный свадебный торт, богато украшенный и многослойный. Крохотные жених и невеста неуверенно возвышались на самой вершине торта, словно два человека, пытающихся удержать равновесие на крыше глазированного сахаром здания компании «Крайслер».
Мать Рози оказалась у стола и вытащила длинный нож с деревянной рукояткой – почти мачете – и ржавым лезвием. Она передала его Рози, которая взяла правую руку Толстяка Чарли, положила ее на свою, и вдвоем они воткнули ржавый нож в толстый белый крем наверху торта, между женихом и невестой. Торт вначале не поддавался, и Толстяк Чарли нажал посильнее, навалясь всем своим весом. Он почувствовал, как нож слегка подался, и надавил еще сильнее.
Лезвие вонзилось в свадебный торт и опускалось все ниже, раз резая слои теста и крема, а когда дошло до самого низа, торт раскрылся…
Во сне Толстяк Чарли предположил, что торт начинен черными бусинами, бусинами из черного стекла или полированного гагата, но когда те стали выкатываться из торта, он понял, что у бусин есть лапки, у каждой – по восемь проворных лап, и они высыпались из торта черной волной. Пауки покрыли белую скатерть; они облепили мать Рози и саму Рози, превратив их белые платья в черные как смоль; а затем, словно направляемые неким злобным разумом, сотнями двинулись к Толстяку Чарли. Он развернулся, чтобы бежать, но оказалось, что его ноги увязли в чем-то липком, и он упал.
И вот они уже ползут по нему, и их маленькие лапки карабкаются по его коже, а он пытается встать, но тонет в этом полчище пауков.
Толстяк Чарли хотел закричать, но рот его был забит пауками. Они покрыли его глаза, и он погрузился во тьму…
Толстяк Чарли открыл глаза и не увидел абсолютно ничего. И тогда он закричал, и кричал долго и протяжно, пока не понял, что в салоне выключен свет, а шторки на иллюминаторах опущены, и пассажиры смотрят кино.
Это и без того был адский полет. И Толстяк Чарли просто сделал его немного более болезненным для окружающих.
Он поднялся и попытался выйти в проход, наталкиваясь на пассажиров, а когда почти достиг прохода распрямился и с грохотом врезался лбом в верхнюю полку. Полка открылась, чья-то ручная кладь упала прямо ему на голову.
Те, кто сидел поблизости и видел это, рассмеялись. Это была классическая сценка из комедии положений, и он бесконечно всех насмешил.
Сотрудница иммиграционной службы так покосилась на американский паспорт Толстяка Чарли, будто была разочарована, что он не иностранец, которому она могла бы запретить въезд, а потом со вздохом махнула: проходи.
Он раздумывал, что ему делать после прохождения таможни. Взять в аренду автомобиль, предположил он. И поесть.
Он прошел через ворота безопасности в обширный вестибюль аэропорта Орландо со множеством магазинчиков и нисколько не удивился, увидев миссис Хигглер, которая, крепко сжимая в руке свою огромную чашку, сканировала лица прибывающих. Они увидели друг друга более или менее одновременно, и она направилась к нему.
– Ты голоден? – спросила она.
Он кивнул.
– Ну, – сказала она, – надеюсь, ты любишь индейку.
* * *
Толстяк Чарли не знал, был ли бордовый «универсал» миссис Хигглер тем же самым, который он помнил с детства. Но предполагал, что это так. Должно быть, когда-то автомобиль был новым, это ясно. В конце концов, все когда-то было новым. Но теперь кожа на сиденьях потрескалась и шелушилась, а приборный щиток был облицован пыльной фанерой.
На сиденье стояла матерчатая хозяйственная сумка.
Держателя для чашки в древней машине миссис Хигглер не было, и она рулила, зажав свою джамбо-кружку между ног. Автомобиль явно предвосхитил эру кондиционеров, так что стекла в машине были опущены. Толстяк Чарли ничего не имел против. После промозглого английского холода он был рад флоридской жаре. Миссис Хигглер свернула на юг, к платной дороге. По пути она говорила: рассказала о последнем урагане, о том, как возила племянника Бенджамина в «Морской мир» и «Диснейуорлд», и что эти излюбленные туристами места уже не те, что прежде; о строительных нормах, цене на бензин, о том, что она сказала врачу, который предложил ей протезирование шейки бедра, о том, что туристы продолжают кормить аллигаторов, а приезжие строят дома на пляже, и потом удивляются, когда пляж или дом смывает во время урагана, а аллигаторы сжирают их собак.
Толстяк Чарли пропускал все мимо ушей. Обычное дело.
Миссис Хигглер притормозила и взяла карточку для проезда по платной дороге. Она умолкла и, казалось, о чем-то задумалась.
– Значит, – сказала она, – ты встретился с братом.
– Могли бы и предупредить, – сказал Толстяк Чарли.
– Я предупреждала тебя, что он бог.
– Но даже не упомянули о том, что это просто гвоздь в заднице!
Миссис Хигглер фыркнула и сделала большой глоток.
– Мы можем где-нибудь остановиться и перекусить? – спросил Толстяк Чарли. – В самолете были только хлопья с бананом. И без ложек. А пока дошли до моего ряда, закончилось молоко. Перед нами извинились и дали всем талончики на питание.
Миссис Хигглер покачала головой.