– Гладиаторские поединки, что ли?

– Вроде того. – Сергей Борисович протянул руку за ключами. – Садят за решетку бойца в специальной защите и выпускают на него растравленного хищника. Ну или наоборот... И делают ставки. Очень хочется посмотреть.

Генерал подвесил электронную карточку над его ладонью, но не опустил ее.

– И кем же вы чувствуете себя, в этой клетке?

– Да еще не разобрался... Но саму клетку чувствую, крепкая.

– А пора бы разобраться, Сергей Борисович, – с неясным намеком заметил он, вкладывая ключ. – Замки электронные. Сигнализация отключается вот здесь.

Он показал скрытую под драпировкой кнопку, открыл потаенную дверь и неслышно исчез.

Видимо, помощник стоял где-то за дверью и ждал, когда уйдет гость, а возможно, и подслушивал, ибо постучался буквально через секунду и вошел какой-то неестественной, дергающейся походкой. Лицо бывшего дипломата, с которым они начинали работать еще в Мексике, не выражало никаких чувств.

– Из Администрации сообщили, – проговорил он непривычно блеклым голосом. – Президент не может принять завтра в девять. Я ничего не понимаю...

У Сергея Борисовича стала неметь левая рука: это были последствия контузии, полученной от взрыва снаряда на танковом полигоне. Врачи говорили, что в момент сильного душевного волнения судорожно напрягается какая-то мышца, передавливает нерв и сосуды...

– Во сколько может? – однако же лениво, между прочим, спросил он.

– В течение ближайших десяти дней.

Он вскинул голову, и рука вовсе онемела. Пятидесятилетний дипломат, прослуживший в должности помощника полтора десятка лет, пытался как-то поправить положение:

– Завтра во второй половине дня назовут конкретный день и час, Сергей Борисович.

– Я буду занят, – отозвался он и глянул на часы, свисающие с онемевшей руки. – Организуйте мне пресс-конференцию... Ну, скажем, завтра в четырнадцать часов. Место подберите сами, желательно нейтральное.

– Хорошо, Сергей Борисович! – воспрял помощник, ибо все понимал с полунамека. – Разрешите мне отлучиться на ночь? У старшей дочери день рождения...

– Святое дело...

Оставшись в одиночестве, он запер обе двери, с трудом стащил дачный свитер и стал массировать шею. Трепал, тер позвонки – те, что мог достать, и на какое-то время заглушил клекот, уже рвущийся из горла. Он все еще пытался сохранить самообладание, хотя бы на том уровне, с каким встретил шокирующее известие, однако давление дымной ярости повышалось с каждой минутой, а человека, умеющего включать предохранительный клапан, рядом не было!

Оставив шею, он схватился за сотовый телефон и, прежде чем найти номер, дважды пролистал коротенький справочник – в глазах уже рябило.

Вера Владимировна отозвалась сразу, и казалось, находится где-то рядом. Один только ее голос чуть усмирил клокочущий напор, но, на удивление, она не услышала, не почувствовала, что с ним происходит.

– Я тебе собиралась звонить! – почти счастливо заговорила она. – У меня сюрприз! Ты можешь прилететь к нам? Прямо сейчас, первым рейсом до Мадрида? Мы тебя встретим! Здесь так здорово! Просто замечательно!

На миг возникла спасительная мысль: а что, если плюнуть на все и – черным ходом на волю, а там в аэропорт!..

Но в следующее мгновение была выдавлена гневом.

– Приехать не могу, – проговорил он сквозь зубы. – Я жду вас домой.

И даже после этого она не вняла, а отчего-то рассмеялась.

– Сережа, тебе придется ехать! Тебя приглашает король! Мы здесь отдыхаем прекрасно!

– Ты сейчас где?

– Я на берегу, а Марина на яхте, с принцем!

– Оставь ее и срочно вылетай!

– Да ты понимаешь, что здесь случилось, Сережа? – Она чуть не задыхалась от восторга. – Тебя ждет сюрприз! О котором ты и не мечтал...

Ее радость не заводила, но все-таки сдерживала клекот в груди.

– Что случилось-то? Что?

– Через два дня помолвка, вот что!

– Какая помолвка? – закричал он. – Вы что там, перегрелись?

– Помолвка Марины и испанского принца! Ты представляешь, и король дал согласие! Все решено, ждем тебя!

– Да что ты мелешь? – не сдержался от грубости. – Ты в уме или нет? У него принц – ребенок! Прекрати меня позорить по всему миру!

Когда он позволял себе говорить так с женой, а это случалось редко, Вера Владимировна мгновенно утрачивала чуткость и проницательность.

– Во-первых, он не ребенок, а шестнадцатилетний юноша! – В голосе зазвучал спортивный характер биатлонистки. – И разница в возрасте у них всего два года. Во-вторых, это только помолвка! Помолвка – это еще не свадьба. Прекрати капризничать и приезжай!

Не отключая связи, он швырнул трубку и стал искать таблетки – как назло, нигде не было! Потянулся к кнопке, чтобы вызвать доктора, но вдруг увидел в открытом ящике стола пистолет, небрежно лежащий среди рассыпавшихся листов чистой бумаги, оставшейся от ненаписанных мемуаров.

Это был никелированный офицерский «вальтер» времен Второй мировой и под патрон в девять миллиметров.

И в то же мгновение ярость схлынула, высвободив горло из своей пятерни и защемленный нерв. Он сел в кресло, вынул оружие, проверил магазин – заряжен. Где-то на периферии сознания возник вопрос, откуда в ящике стола оказался пистолет, если он обычно хранился в небольшом сейфе вместе с наградами, однако вид оружия уже захватил воображение, и немеющий теперь разум, словно ключом, выстукивал одну и ту же фразу: «Так будет лучше, так будет лучше...»

– Это неожиданный ход, – голосом Слона проскрипел он и передернул затвор.

Ствол был теплый и почему-то чуть влажный, как успокаивающая рука жены, и кровь в пульсирующей височной вене стучалась о металл, как короткая волна о крутой берег.

В последний миг он разгадал сон и понял, к чему снилась дорога и Рита Жулина звала уличным прозвищем...

5

Приснившаяся дорога была последним его путем, и зов Риты Жулиной – не что иное, как сигнал, что уже пора уходить из этого мира в иной, куда уже давно ушла его первая любовь.

В следующее мгновение он бы хладнокровно надавил спуск, но в это время мелькнула опасливая мысль – патроны старые! Еще времен войны, и может быть осечка...

Он отнял ствол от виска, с трудом отщелкнул магазин, передернул затвор, и патрон, бывший в патроннике, улетел куда-то под шкаф. И пока все это проделывал, нерв высвободился, кровь хлынула в пустые сосуды левой руки, и ее заломило от плеча до кончиков пальцев. Боль была настолько сильной, что он положил пистолет перед собой и обнял руку, как грудного страдающего ребенка. Минуту он качал, баюкал ее, не сводя глаз с оружия, дабы не прервать начатого дела, и когда рука наполнилась жизнью, в общем-то сейчас ненужной, и стала горячее, чем правая, эта разница температур отвлекла его и навела на мысль, что уходить по дороге из сна, вот так, второпях, наскоро, не оставив записки, ни с кем даже мысленно не попрощавшись, выглядит как паническое бегство. Мало того, его внезапная, без объяснений, смерть ничего, кроме вопросов, не вызовет и никому наукой не станет. Противники вздохнут облегченно – руки развязал, истинные соратники, если они еще есть, не смогут воспользоваться причинами его добровольного ухода из жизни. И если вслух не скажут, то про себя подумают, что ушел-то бездарно.