Вечером он подошел к дому Риты пешком, прогулялся взад-вперед: в окнах горел свет, мелькала одинокая тень. Отметая волнение, поднялся на крыльцо, открыл темные сени и наугад, по старой памяти, сразу же нащупал ручку двери.
Вошел без стука и снял шляпу.
В доме было не прибрано, пахло горьковатой затхлостью и сыростью, давно не беленные стены синели жирными пятнами, и везде были включены лампочки, словно для того, чтобы высветить всю убогость жилища.
На кухне спиной к нему стояла мать Риты и шинковала на доске капусту.
– Здравствуйте! – громко сказал он. – Вы меня узнаете?
Она обернулась, и Сыч непроизвольно отступил – это была Рита, хотя от прежней фабричной девушки остались одни глаза.
– Сыч! – воскликнула она хрипловатым, незнакомым голосом. – А что это ты меня на вы зовешь? Не узнал?
И засмеялась.
– Узнал, – соврал он, оглядывая ее фигуру: грудь опустилась к животу, исчезла талия, а отекшие босые ноги отливали синевой.
– Ну коль пришел – проходи! Рассказывай! Говорят, ты теперь начальник большой!
Говорила громко, прокуренным голосом и с насмешкой, а черные глаза оставались неподвижными и печальными.
– Я на минуту...
– Посмотреть на меня пришел? Смотри, миленький. Какая я?
– Сними свое колдовство, – попросил Сыч.
Как-то скромно и знакомо потупившись, она подошла вплотную, опахнув запахом застоялого табачного дыма. И вдруг резко открыла свои черные, пронзительные глаза, отчего он чуть отшатнулся.
– Помнишь меня? – Рита потрогала седой чуб.
– Помню...
– Ну ладно, – сказала не сразу. – Отпущу тебя. Что уж держать, я теперь старая...
И ушла за перегородку, оставив его у двери. Долго там что-то двигала, шуршала газетами и наконец вернулась с никелированным «вальтером» в руках.
– На, забирай.
Он ожидал чего-нибудь другого, поэтому обескураженно таращился на пистолет – словно юность свою увидел, ночной мельничный омут, берег с колкой осенней травой...
– Я же отняла у тебя самое дорогое, – призналась Рита. – И на эту вещицу присушку сделала. Теперь возвращаю, коль попросил...
Сыч взял пистолет, сунул в карман плаща. И ощутил желание немедленно бежать отсюда.
– Иди! – угадала она. – Отпускаю!
– Прощай, – пробормотал он.
– Иди, иди! Все равно меня не забудешь!
Он вышел на улицу, перевел дух и оглянулся: света в окнах уже не было и сквозь стекло чуть просвечивали манящие очертания ее лица, скрашенные синим полумраком.
И дабы спугнуть этот призрак, он передернул затвор и выстрелил в небо. В тот же миг с тополей взметнулась воронья стая и крик заложил уши.
Патроны тогда еще были хорошие...
Даже будучи женатым на некогда недоступной Ольге, он все еще робел перед другими, особенно высокопоставленными, женщинами и долго не мог совладать со своим комплексом. Однако заметил, что иногда чувство неловкости перед ними начинает вызывать у него обратную, защитную реакцию: он непроизвольно дерзил, лавируя на грани шутливого, остроумного хамства. Первый раз он ощутил такие свои способности, когда возил по ювелирным магазинам дочку большого партийного начальника. И с удивлением обнаружил, что такое его поведение нравится: видимо, от чистой, отшлифованной жизни ей хотелось чего-нибудь грубого и грязненького. Но самое главное, это понравилось и ему, ибо в это время можно было быть откровенным и не придумывать всяческие обтекаемые слова и хитрости. Они так увлеклись этой игрой в цинизм, что уже с удовольствием говорили друг другу гадости: он мог хлопнуть ее по ягодице, а она, будто случайно, толкнуть его коленкой между ног.
Этот вояж тогда чуть не закончился плачевно: провозив девицу целый день по «Березкам» и прочим валютным местам, он так обнаглел, что, когда сели в «Волгу» и отгородились стеклом, шепнул ей в ухо:
– Я тебя хочу.
Она взглянула удивленно, погрозила пальчиком:
– Не надо лгать!
Неожиданно, словно играя, засунула руку в его брюки и, улыбаясь, стала смотреть в лицо.
– Вот сейчас захочешь.
Потом откинулась на спинку, закрыла глаза. И через минуту сказала:
– Сейчас мы поднимемся ко мне в квартиру. Я в машине не люблю.
Он понял, что переиграл, и в тот миг растерялся, но, на его счастье, возле дома дочку встречала мама, которая поблагодарила Сергея Борисовича и увела свое развратное чадо.
Но это были еще безобидные игры.
Первый раз он ощутил, что стоит на краю пропасти, не где-нибудь, а на своей родине, когда возглавил облисполком. Брежнев к тому времени начал стремительно стареть, и поговаривали, что вместе с ним закатится и всемогущий Баланов, однако создавалось ощущение, что он только набирает силу. Это была их вторая встреча, опять такая же формально-скучная и с наказом обязательно жениться, мол, назад в столицу холостым тебе пути не будет.
Промышленность в области тогда была слабой, ни оборонки, ни крупных заводов – в основном такие фабрики, как в Ельне, разбросанные по городкам, да переработка сельхозпродукции. Сергей Борисович отправился в ЦК, встретился с Балановым, и новый радиозавод начали строить не в Новосибирске, а на родине Сергея Борисовича. Новое дело потащило за собой науку, и в областном центре открылся Институт радиоэлектронники и электронной техники – готовить специалистов для производства. В самый разгар этих хлопот, когда он напрочь забыл о наказе руководства, и случилась эта встреча с Антониной. Он приехал в только что открытый институт, дабы благословить начало занятий первокурсников. Занятия начинались с опозданием, в начале октября – студенты, как и курсанты, отрабатывали месяц на колхозных полях.
А под главный корпус вуза отдали самое лучшее и недавно освободившееся здание Совнархоза – с прудами, мостиками и прекрасным, еще дореволюционным дендрарием. Сергей Борисович выступил на студенческом митинге, посидел с преподавателями за чаем и откланялся. Облисполком находился в пяти минутах ходьбы, и он пошел напрямую, через парк, по только что накатанным асфальтовым дорожкам. Стояла солнечная погода, и по земле разливалось мягкое, приглушенное тепло вместе с ощущением благодати, и все это называлось бабье лето.
И вдруг увидел на скамейке возле пруда одинокую плачущую девушку. Мимо пройти он не мог, склонился и спросил, что случилось. Она глянула вскользь, прикрыла ладонями заплаканное лицо и отвернулась.
– Может, чем помочь?
– Поздно, – со всхлипом обронила девушка. – Все пропало...
– Что пропало?
– Я провалилась... У всех сегодня праздник, а у меня...
Сергей Борисович присел рядом.
– Но это же поправимо! На будущий год поступишь.