Такие прогулки, как в юности, бодрили разум, освежали кровь и обостряли ощущение времени.
Однажды, вернувшись далеко за полночь, он, как всегда тихо, вошел в дом, и тут возникло чувство, будто на миг утратилась реальность: сквозь мутное стекло двери, ведущей на кухню, Сергей Борисович внезапно увидел себя, только в отроческом возрасте – в том самом, когда они с мальчишками пытались выплавить взрывчатку из снаряда. Словно зачарованный, он приоткрыл дверь, и видение в тот же миг исчезло.
За столом сидел Федор. Повзрослевший и очень похожий на Сыча...
– Здравствуйте, – вежливо проговорил он и встал.
– Вот, к тебе пришел, – смущенно объяснила мать. – Познакомиться...
– Все говорят, вы мой отец, – совсем по-взрослому сказал Федор. – Это правда?
– Правда, – отозвался Сергей Борисович.
Мать словно и ждала этого, поддержала радостно:
– Ты посмотри, ведь так похож!
– Можно я буду звать вас «папа»?
– Можно...
– Должен сказать тебе, папа... – Он вдруг растерялся. – Я хотел не только познакомиться... Сегодня узнал, что ты в Ельне, и ушел из дома... Насовсем. Возьми меня к себе жить?
Едва появившись на родине, Сергей Борисович ощутил, что его тянет лишь в два памятных места – к дому Жулиных и на Выселки. Он не хотел никому показываться на глаза, поэтому на Риту посмотрел сквозь окно, а когда пришел на Выселки, то вместо избы Махоркиных обнаружил ресторан – большой каменный особняк с широкой крытой верандой, где гулял народ. Смутное время пошло на пользу, они отстроились, завели свой кооператив и, по слухам, разбогатели: Никита держал в руках местный рынок и, говорят, разъезжал теперь с бандитами на иномарке.
– Плохо ему там, – добавила мать. – Федору учиться надо, а мать в школу не пускает. Заставляет в ресторане работать.
Сергей Борисович вернулся в переднюю, снял пальто и в это время услышал грохот на кухне. Федор упал со стула и теперь крутился на полу, выгибался, хрипел, изо рта текла пена. Ошеломленный этой картиной, он на мгновение замер, после чего кинулся к сыну, а мать уже толкала в руки ложку.
– Разожми зубы! Задохнуться может...
Кое-как он разжал стиснутые челюсти, прижал язык; Федор сделал судорожный вдох и потом уже задышал часто и коротко.
Через минуту он уснул на руках Сергея Борисовича, и лишь тело изредка подрагивало, словно от всхлипов.
– Это припадок, падучая, – объяснила мать. – Еще лунной болезнью называют. Не хотела тебе говорить... Уже года три как мучается. Без присмотра оставить нельзя, а Евдокия умерла. Поэтому в школу не ходит, смеются над ним, а мальчик он умный, его бы выучить. Ваш грех с Антониной... Ты забери-ка его к себе, может, в Москве вылечат.
Сергей Борисович отнес Федора в спальню, однако через несколько минут он проснулся, вышел на кухню и как ни в чем не бывало повторил свой вопрос:
– Ты возьмешь меня жить к себе? Если возьмешь, я напишу маме письмо. Чтобы не искала...
– Возьму, – сказал Сергей Борисович и посадил мальчика к себе на колени.
Вероятно, Федор не привык к таким ласкам, вежливо отстранился и, глянув с затаенной надеждой, спросил:
– В Москве есть такое место?.. Чтоб стояли высокие стены, за ними купола, и чтоб на улице весна и бегут ручьи?
Он тогда подумал о Кремле и сказал, что есть.
– Ну тогда я поеду. Мне это место во сне снится.
А тогда, возле кладбища, получив срочный вызов в Москву и не оттерев с ног могильной земли, Сергей Борисович заскочил домой, наскоро переоделся, однако в суете вновь надел те же ботинки. Хватился лишь в обкоме, куда забежал взять необходимые документы, но возвращаться было поздно.
Избавиться от глины он попробовал в подъезде здания ЦК на Старой площади, где стояла машина для чистки обуви, но в углублениях возле подошв все равно остались ее желтоватые следы.
Он с детства помнил, что уносить с собой кладбищенскую землю – плохая примета, к покойнику, и, едва войдя в здание, тотчас убедился в ее справедливости.
Несколько часов назад скончался Брежнев.
После короткого траурного заседания Сергей Борисович хотел поехать в гостиницу, однако неожиданно был приглашен к Баланову. Это могло означать все, что угодно: конец провинциальной обкатки и новое назначение, но не исключена была и неприятность, например, связанная с его личной жизнью.
И только переступил порог его кабинета, как тут же получил отеческое замечание:
– Почему у тебя ботинки грязные? Ты что, приехал сразу со стройки?
– Со стройки, – соврал Сергей Борисович.
– Жена должна следить... За внешним видом. А ты все еще холостой.
– Исправлюсь, – заверил он.
– Сам исправлю, – вдруг заявил Баланов. – Женить тебя хочу. Сейчас езжай невесту смотреть. Это моя племянница, Ангелина.
– Время очень неподходящее, – попытался мягко увернуться он. – Похороны...
– А ты что, так безутешно скорбишь?.. Езжай на мою дачу, знакомься. Я подъеду позже. Как только похороним нашего покойника, свадьбу сыграем.
Этого Сергей Борисович никак не ожидал и не нашелся что ответить, да и приказы тут, как в армии, не обсуждались. Он вышел из здания в некотором ошеломлении и сначала с горечью подумал, что сам виноват, дотянул до того, что его теперь женить будут. Да еще и на родственнице ответственного работника ЦК! А что их отпрыски собой представляют, он помнил еще с тех пор, как сопровождал одну такую девицу по столичным «Березкам», ювелирным магазинам и тихо шалел от ее капризов и вздорного нрава.
И потом, даже при малейшей опасности подобного поручения, шарахался в сторону и находил причины, чтоб избегнуть участи сопровождающего: считалось, что, кроме охраны, при таких дочках непременно должен быть молодой симпатичный мужчина.
Ощущая внутренний протест, он постоял на тротуаре, тупо глядя по сторонам, и только здесь вспомнил, что не имеет представления, где у Баланова дача. Однако водитель «Волги» из гаража ЦК, на которых первые секретари обкомов ездили по столице, знал все и, включив проблесковый маячок, через час домчал его до шлагбаума, установленного на пустой дороге среди густого соснового бора. Офицеры проверили документы, козырнули и пропустили за высокий зеленый забор.
Типовых каменных особняков в бору оказалось десятка два, однако все они выглядели пустыми – ни единого человека, хотя в палисадниках с коваными заборчиками виднелись ухоженные клумбы, а посередине дачного поселка оказалась пестро раскрашенная детская площадка с качелями и даже каруселью.
Машина остановилась возле одного из домов, водитель выскочил и открыл дверцу.
– Прошу вас. Я буду стоять за шлагбаумом.
Сел за руль, развернулся и уехал.