– Я ничего не знал, – обескураженно проговорил Сергей Борисович.
– Не думала, что ты такой ревнивый и жестокий.
– Ревнивый – это да... Но почему жестокий?
– Потому что лучше бы ты согласился делать это для здоровья, – вдруг откровенно заявила она и перестала дрожать. – И тогда бы я чувствовала мужское плечо, силу, женскую радость... Наконец, не тряслась бы по ночам! А тебе хочется по любви... Ну жди ее, а я все равно теперь спать буду с тобой.
Согрелась и мгновенно уснула.
Наутро он сразу не мог вспомнить ночного разговора: забыл, заспал, сработала защитная реакция, и поэтому проснулся с ощущением новизны и затаенной радости. Ангелина еще спала, расслабленно забросив руки на головку кровати, и только сейчас, при свете солнца, он заметил, что золотистый загар по ее телу ровный, без единого пятнышка от купальника – значит, ездит на ставшие модными и во многих штатах запрещенные нудистские пляжи. И вдруг с ужасом подумал, какой скандал разразится, если ее прихватят где-нибудь голой, да еще в обществе, например, торгового атташе.
На подобные облавы полиция ездит с прессой, обнаженная жена советского посла попадет на страницы газет...
И в этот миг всплыло в памяти ее признание, толкнувшее в лицо как ударная волна. Он сел на кровать спиной к Ангелине и ощутил на голове ее руку.
– Ты привыкнешь, – угадала она его мысли. – Мне тоже вначале было странно... Кажется, двойная жизнь, двойные чувства. Нет цельности души и разума... Все не так на самом деле, если об этом не думать. И жить по системе Станиславского. То есть проживать свою роль... Ты не бойся за меня, Сережа. Я знаю, как играть в предполагаемых условиях, с воображаемыми предметами. Правда, потом морозит по ночам, но ты меня согреешь, и тогда, никому не позволю играть с собой. Как только почувствую, что мной манипулируют, в тот же час сама превращусь в воображаемый предмет...
Он тогда не внял ее словам по поводу игры, полагая, что все это всего лишь протест против их образа жизни, против той работы, которую они вынуждены выполнять помимо собственной воли. Тогда Сергей Борисович был уверен, что Ангелина – сотрудница нашей разведки в латиноамериканских странах и тяготится этими своими обязанностями. Но со временем как-то незаметно утихла досада и многие сомнения ушли в небытие, поскольку за первый год в Мексике они постепенно втянулись в ритм жизни, обвыклись в жарком климате и даже смирились с участью супругов в служебном браке. Сергей Борисович совершенно спокойно смотрел на то, что жена ведет какие-то свои тайные дела, часто уезжает в разные уголки страны, а то и в соседние государства, и, возвращаясь оттуда, строчит секретные отчеты, содержание которых недоступно даже полномочному послу. Еще какое-то время он согревал по ночам Ангелину, подставлял ей мужское плечо, но и она через год перестала дрожать, избавляясь от хладнокровия. Он считал, что чувств к ней так и не возникло, по крайней мере не испытывал того страстного притяжения, какое было в юности к Рите Жулиной, потом к Ольге и даже к Антонине. Однако они настолько привыкли и привязались друг к другу, что и без этого было хорошо, и, кроме того, Сергей Борисович тешился надеждами, что все еще может быть: например, если бы служебная жена родила ребенка, вмиг повязавшего их кровными узами.
Он знал, что пока они работают в чужой стране, это невозможно: ее служба требовала всегда быть в форме. Но если бы случилось невероятное и Ангелина сильно захотела этого, все бы получилось. Правда, в случае беременности ее пришлось бы отправить в Союз.
Она даже слышать об этом не хотела и успокаивала, мол, как только вернутся домой, так он тут же станет папашей. В конце концов, ей будет всего лишь тридцать – самое время рожать. Они оба ждали возвращения домой, особенно когда остался всего год из обещанных Балановым пяти, и уже мечтали, как вернутся в свою квартиру и наконец-то начнется обычная жизнь.
И вот когда заканчивался этот последний год командировки, Сергей Борисович заметил, что Ангелина нервничает, как в самом начале. Ее опять трясло по ночам, и уже ничего не помогало, а утром она вставала с запавшими темными подглазьями. Конечно, сказывалась накопившаяся усталость, но не только: Ангелину что-то постоянно раздражало и даже прежние их мечтательные разговоры о возвращении домой не радовали. Расспрашивать ее было, как всегда, бесполезно – не захочет, так никогда не скажет. Дошло до того, что всякий раз, когда нужно было выезжать куда-либо за пределы посольства, она забегала к нему на минуту и говорила одну и ту же фразу:
– Так не хочется ехать. Как мне это надоело...
Но все равно ехала. Так продолжалось до тех пор, пока они однажды не отправились в путешествие по древним городам полуострова Юкатан, где жену вдруг потянуло на откровенность. А иначе бы Сергей Борисович никогда не узнал, как у народа майя вскармливался таинственный верховный жрец ах-кон и что Баланова в Мексике интересует не борьба коренного населения за свои права, а новые, еще неведомые миру формы власти, существовавшие когда-то в древних цивилизациях.
Ангелина просила совета, писать ли в отчете о своем открытии или сохранить доверенную ей тайну племени оло, но он тогда был оглушен даже не ее откровенностью, а внезапной догадкой, что если разведки двух сверхдержав, двух совершенно разных систем ищут эти новые формы управления, значит, уже существует глобальный кризис власти.
Он взял время на размышление, однако посоветовать что-либо вразумительное не успел, и скорее всего Ангелина сама приняла решение. Через несколько дней она отправилась на индейский праздник летнего солнцестояния и не вернулась к назначенному времени. Подобное случалось частенько, и Сергей Борисович поначалу не особенно-то волновался и ждал от нее звонка, откуда-нибудь из Панамы или Гватемалы, что уже бывало. Ангелина подчинялась своему руководству в Москве, и без консультаций с ним, а также с МИДом он не мог даже заявить в полицию о пропаже сотрудника посольства.
К концу третьего дня, так и не дождавшись звонков из Москвы и предупреждений, он сам связался с министерством и получил вполне определенный ответ – никаких действий не предпринимать, а что происходит, не объяснили. Прошло еще двое суток, но положение не изменилось, и тогда он позвонил напрямую Баланову, однако его телефон не отвечал.
Он не спал ночами и, отматывая время назад, вспоминал каждый день, с ней прожитый, и так до тех пор, пока этот клубок не кончился и не обнаружился конец нити, а вернее – ее начало: странная, неестественная свадьба, можно сказать, во время похорон, на которую он пришел и принес на ногах землю с нового ельнинского кладбища!
А возбужденная память в тот же миг вывернула старый обычай, о котором он слышал еще в детстве: чтоб расстроить жизнь молодых, а то и вовсе погубить кого-либо из них, колдуны приносили землю с могилы и подкладывали под брачное ложе.
В этот миг он вдруг уверился, что с Ангелиной случилось несчастье. Знак смерти преследовал их все эти годы, а к тому времени он уже верил в знаки.
Вдруг все иное стало безразличным, в том числе и служба; на глазах у сотрудников он делал вид, что ничего не происходит, но сам метался и по ночам, когда в Москве был день, звонил Баланову, который упорно не брал трубку. Только через месяц он облегченно вздохнул, когда пришло сообщение из МИДа, что Ангелина благополучно прилетела на родину – дескать, так было надо. И все-таки неясные подозрения, как привкус горечи, как летучий запах, остались, поскольку домашний телефон в их столичной квартире не отвечал в любое время суток.