Она писала ему из Англии длинные письма и привезла патефон с кучей пластинок. Ему уже исполнилось пятнадцать. Неприятное впечатление от их последней встречи постепенно сгладилось. Он полностью освоился в школе и усердно занимался музыкой. После возвращения миссис Рубрик их отношения возобновились в прежнем виде.
Аллейн предположил, как это теперь выглядело: юный Клифф говорил в основном о себе, а она терпеливо слушала.
В последней четверти Клифф подружился с парнем из Англии, приехавшим в Новую Зеландию вместе с родителями — интеллектуалами с коммунистическими убеждениями. Их сын, утонченный и саркастичный, казался Клиффу не по годам взрослым. Он жадно ловил все, что говорил его новый друг, стал сторонником левых взглядов, спорил с учителями и гордился своей прогрессивностью. Они собрали во-круг себя группу пылких нонконформистов, готовых «без страха и упрека» бороться с фашизмом, отложив революционные выступления на послевоенное время. Его друг, похоже, всегда придерживался такой тактики.
— Но все, конечно, изменилось, когда в войну вступила Россия, — простодушно заявил Клифф. — Вы, наверное, в ужасе?
— Вы так считаете? Не буду вас разочаровывать, — ответил Аллейн. — Гораздо важнее, пришла ли в ужас миссис Рубрик?
— Еще как пришла! Тогда-то мы и повздорили. Началось с того, что мы с моим другом решили идти в армию. Мы поняли, что не можем больше оставаться в школе. Короче, пошли на призывной пункт. Конечно, нас не взяли. В конце сорок первого я приехал домой на рождественские каникулы. К этому времени до меня уже дошло, каким я был идиотом, изображая юного джентльмена за ее счет. Я понял, что не следует принимать подачки, если у тебя чего-то нет. Этим ты только усугубляешь классовое неравенство. Здесь не хватало рабочих рук, и я решил, что если меня не берут в армию, то я могу пригодиться у себя дома.
Помолчав, он застенчиво проговорил:
— Я не хочу казаться лучше, чем я есть. Мне вовсе не хотелось в армию. Меня пугала одна мысль об этом. Бестолковая трата времени, скука, идиотская муштра, а потом кровавая бойня. Но я чувствовал, что должен идти.
— Я вас вполне понимаю, — заверил его Аллейн.
— А она не поняла. У нее все было распланировано. Я должен был ехать в Англию и поступить в Королевский музыкальный колледж. Она была в восторге от того, что меня признали непригодным для службы. Я пытался ей что-то объяснить, однако она обращалась со мной как с неразумным ребенком. Когда же я уперся, обвинила меня в неблагодарности. Она не имела на это права! Никто не имеет права осыпать мальчишку благодеяниями, а потом использовать эту щедрость в качестве оружия против него. Она всегда говорила, что артист имеет право на свободу. Ничего себе свобода! Вложив в меня средства, намеревалась получить проценты.
— Чем кончилась ваша беседа?
Клифф повернулся на стуле. Его лицо было в тени, но по его позе и наклону головы Аллейн понял, что он смотрит на портрет миссис Рубрик.
— Она сидела точно так же. На лице у нее мало что выражалось. Никогда бы не подумал, что она способна говорить такие вещи. Все имеет свою цену, и поэтому я должен любить ее! Я не выдержал и ушел.
— Когда это было?
— В тот вечер, когда я приехал на летние каникулы. После этого я ее не видел до…
— Мы снова возвращаемся к истории с разбитой бутылкой?
Клифф надолго замолчал.
— Вы до сих пор были откровенны, — подбодрил его Аллейн. — Почему же застряли на этом эпизоде?
Клифф зашаркал ногами и снова начал бормотать:
— Откуда я знаю… Вы же не частный агент… Гестаповские методы… Записывают, а потом используют против тебя…
— Вздор, — отрезал Аллейн. — Я ничего не записываю, и у меня нет свидетелей. Давайте не будем начинать все сначала. Не хотите говорить, что там было с этим виски, не говорите. Но тогда не стоит обвинять младшего инспектора Джексона в предвзятости. Давайте обратимся к голым фактам. Вы находились в погребе с бутылкой в руках. Маркинс заглянул в окно, вы уронили бутылку, он притащил вас на кухню. Миссис Дак позвала миссис Рубрик. Последовала сцена, во время которой миссис Дак и Маркинс были отосланы. У нас есть их показания до того момента, когда они ушли. Мне хотелось бы услышать вашу версию.
Клифф не отрываясь смотрел на портрет. Он облизнул губы и нервно зевнул. Аллейну были знакомы подобные гримасы. Он видел их у заключенных, ожидающих приговора, и у подозреваемых, когда допрос приобретал опасный характер.
— Возможно, вам облегчит задачу следующее обстоятельство, — заговорил Аллейн. — Все, что не относится к цели моего расследования, в протоколе отражено не будет. Даю вам слово, что я никогда не использую показания, не являющиеся уликами, и никому о них не сообщу. — Он немного подождал и продолжил: — Вернемся к сцене на кухне. Она была тяжелой?
— Они же вам рассказали, что слышали. Те двое. Не приведи Господи. Она словно радовалась, что может отомстить мне. У меня до сих пор все перед глазами. Она была словно из какого-то кошмарного сна.
— Вы кому-нибудь рассказали об этом?
— Нет.
— Тогда вытаскивайте это чудище на свет божий и давайте посмотрим на него.
Аллейн заметил, что Клифф начинает потихоньку сдаваться.
— Неужели все так ужасно?
— Да не ужасно, а противно.
— Слушаю вас.
— Я всегда испытывал к ней уважение, хотя бы формальное. Некая дань феодальной традиции. Подчас это было вполне искренне. Я был благодарен ей, особенно когда она этого не требовала. Не знаю, в чем тут дело, но ее трясущиеся губы и дрожащий голос вызывали у меня жалость. У нас в школе был учитель, который чувствовал что-то похожее, когда собирался нас пороть. Его уволили. На кухне при других мне казалось, что она играет. Играет хозяйку дома, которая вынуждена сохранять лицо перед слугами. Лучше бы она на меня наорала. Едва они ушли, она так и сделала. Когда я сказал, что не крал виски. Затем она взяла себя в руки и перешла на шепот. Но все равно продолжала играть. Как будто получала от этого удовольствие. Вот что самое противное.
— Понимаю, — подал голос Аллейн.
— Да? И потом она была старше меня. С этим тоже надо считаться. Я разозлился на то, что она не поверила мне. Сначала я хотел поскорее смотаться. А потом, когда она начала плакать, мне стало ее жалко. Смотреть на это было жутко. Она протянула мне руку, но я ее не взял. Я был зол на нее за мой позор. Повернулся и вышел. Об остальном вы знаете.
— Я знаю, что вы всю ночь шагали к перевалу.
— Глупо, конечно. Для вас, наверное, это просто мальчишеская истерика. Знаю, я вел себя как дурак. Ноги подкашивались, но я все равно бы дошел, если бы отец не догнал меня на машине.
— Больше не пытались уйти?
Клифф покачал головой.
— Почему?
— Я обещал матери, что останусь. Дома был такой переполох.