— Ты должен остаться здесь, Франк, и ты это знаешь. Нам нужно прояснить кучу очень трудных вопросов, и это может занять всю ночь, но ребятам, нашим с тобой коллегам, понадобятся объяснения: если ты хочешь, чтобы они во всем разобрались и продвинулись вперед, им потребуется полная ясность. Ты же не станешь все осложнять, верно?
Шарко кивнул, вытащил ключ из замка зажигания, вышел из машины и захлопнул за собой дверцу.
Шеф показал ему при свете фонаря маленький прозрачный пакетик:
— Смотри, что еще хирурги нашли в ее желудке. Старая монета в пять сантимов. Ты как ду…
Он не успел закончить. Шарко резко отвернулся, и его вырвало.
Уголовная полиция, глубокая ночь.
В комнате под крышей горят неоновые лампы — здесь, в этом месте, где раздают оплеухи во время силовых допросов, чересчур светло. Стены увешаны мерзкими мордами преступников, постерами, марафонскими номерами и личными фотографиями. Небо за окнами беззвездное, черное, непроницаемое.
Паскаль Робийяр, капитан полиции Жюльен Баскез и два лейтенанта из его группы — по одну сторону стола, Шарко — напротив. На столе, кроме смятых сигаретных пачек и пустых стаканчиков из-под кофе, две груды бумаг: фотографии и старые протоколы. Баскезу пятьдесят два года, он из старой гвардии, начинал карьеру примерно тогда же, когда Шарко, но перед тем, как перейти в Уголовную полицию, много лет оттрубил в бригаде по охране нравственности. Он, пожалуй, внимательнее всех слушает комиссара.
Шарко говорит с трудом, видно, что он сильно волнуется. Десять долгих лет он старался забыть все эти ужасы, и вот сегодня они, будто удар хлыстом, обрушились на него. Он пытается говорить безразличным тоном, но это плохо ему удается.
— Вам известно все, что со мной приключилось, вы знаете, какие серьезные психологические проблемы были у меня в прошлом…
Неловкое молчание. Кто-то старается отвести взгляд в сторону, кто-то делает вид, что сосредоточился на стаканчике с кофе. Шарко тяжело вздыхает. Если даже он и думал иногда об этой давней истории, если даже и бывали у него связанные с ней кошмары, вслух он уже сто лет как не упоминал о ней. Даже с Люси не говорил: они всегда избегали этой темы.
— Все началось в две тысячи втором году с похищения моей жены Сюзанны. Ее не было шесть месяцев. Шесть бесконечно долгих месяцев я искал ее, искал, выбиваясь из сил, чуть было не подох и чуть было уже не решил, что ее больше нет на свете. В процессе поисков я понял, что похищение Сюзанны связано с серией убийств, заливавших кровью столицу, начиная с октября того самого года. В ходе расследования я узнал, что Сюзанна попала в руки серийного убийцы по прозвищу Красный Ангел. Именно он держал ее взаперти, пытал физически и морально целых полгода. — Несколько секунд комиссар смотрел в пол. — Но в конце концов оказалось, что Сюзанна жива. Я нашел ее — привязанную с раскинутыми крестом руками в той самой проклятой лачуге, где недавно обнаружил пробирку со спермой. Сюзанна была беременна нашей дочерью Элоизой. Тогда я не знал, что она еще до похищения носила под сердцем нашего ребенка.
Белланже затаил дыхание. Слушать Шарко, слышать, как он вот так вот рассказывает о своих страданиях, было невыносимо. Судьба его подчиненного была необычной, необыкновенной, но, к несчастью, мало походила на волшебную сказку.
— Я спас Сюзанну, но она была теперь не такой, как раньше. Ей так и не удалось оправиться, и та женщина, в которую она превратилась, очень мало походила на прежнюю Сюзанну… Два года спустя моя жена погибла вместе с нашей маленькой дочкой, перебегая шоссе в тот момент, когда из-за поворота выехала машина. Это было ужасно.
Шарко стоял, опираясь рукой о стену, но тут он прижался к руке лбом. То, что тогда случилось, вновь возникло перед его глазами, он снова услышал эти крики в ночи, крики жены и ребенка…
Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы вернуться к настоящему.
— Во время моей последней встречи с Красным Ангелом я увидел зло во плоти. Мы каждый день сталкиваемся с ужасами всякого рода, каждый день, и кому-кому, а коллегам из полиции нравов или ребятам из уголовки я мог бы ни о чем таком не рассказывать. Но тут было совершенно другое. Это омерзительное существо вобрало в себя все, что только можно вообразить в человеке самого худшего: все пороки, все изъяны, жестокость, садизм… Было очень трудно поверить, что такое вообще может родиться на свет, может родиться лишь для того, чтобы… чтобы вредить, чтобы разрушать… — Комиссар сжал кулаки. — Непосредственно перед смертью он признался мне, что кто-то неотступно следовал за ним на всем его кровавом пути, некая тень, которую он взял под крыло и «посвятил»… приобщил к собственной извращенности.
Он медленно наклонился над столом и подвинул к Баскезу фотографии. Капитан полиции взял снимки в руки и стал, морщась, просматривать. Среди прочих там была фотография трупа обнаженной женщины, связанной каким-то сложным способом и подвешенной с помощью железных крючьев. Израненное лицо несчастной буквально кричало о страдании.
— Вот одна из жертв Красного Ангела. Он резал их на куски, пытал, вырывал у них глаза, нет, я не буду об этом — вы все найдете в материалах дела. Ненависть его к противоположному полу была безгранична. Убив свою жертву, он просовывал ей в глотку старую монету в пять сантимов. Это была его подпись. Монетка, чтобы пересечь Стикс.
Люди, сидевшие за столом, переглядывались, лица у всех были серьезными. Шарко говорил резко и уже не мог остановиться.
Он взял со стола другую пачку фотографий:
— Через два с половиной года после смерти Красного Ангела, в мае две тысячи четвертого года, рядом с болотом, вблизи Эрменонвильского леса, нашли разрубленных на куски людей: мужчину и женщину. Их опознали. Это оказалась семейная пара. Мужа звали Кристофом Лавалем, ему было двадцать семь лет, его жене Кароль — двадцать пять. У обоих во рту обнаружили по монете в пять сантимов… Я тогда здесь не работал — переехал на Север, хотел быть рядом с женой и дочкой, но, когда услышал о преступлении, сразу же рассказал сыщикам все, что вы сейчас слышали. Сказал им, что это жестокое убийство мог совершить тот, кого Красный Ангел «посвятил», кто был порожден его извращенностью. Тот, кто был рядом с Красным Ангелом во время серии убийств и воспользовался этим, чтобы всему «обучиться».
Баскез, сложив губы в куриную гузку, рассматривал фотографии:
— Следы, улики?
— Никаких следов, никаких улик. Тогда он возник один-единственный раз, ну, или, по крайней мере, единственный раз полиция смогла соотнести убийство с его личностью. Но это дело оказалось среди висяков, которых уголовке никогда не разгадать, потому что невозможно определить мотив преступления. Почему этот тип убил Лавалей? Почему потом, после них, не продолжил серию?
Теперь Баскез терзал свои седоватые усики:
— Затаился и объявился сейчас, чтобы сорвать зло на тебе?
— Это началось не сейчас, а полтора года назад, в связи с делом Юро. Тогда на месте преступления, прямо на трупе Фредерика Юро, нашли волосок из моей брови, и я чуть не загремел в тюрьму до конца моих дней, еле отбился. Между этой историей и нынешним появлением убийцы на сцене было послание, написанное кровью на стене зала торжеств в Плёбьяне, и опять недолгое затишье. Да, верно сказано, он затаился, он жил в режиме ожидания, наверняка чтобы подготовить к действию точный механизм, который сейчас раскручивает. Я в жизни не видел таких терпеливых, таких расчетливых…