Железного «Вилли» швыряло и мотало из стороны в сторону на ухабах, как лодку в штормовом море. За кормой клубящейся грязно-желтой стеной стояла пыль; броневой щиток, закрывающий ветровое стекло, был поднят, и Зернов видел рывками ползущую навстречу машине исполосованную глубокими следами гусениц, изрытую воронками, как после масштабной артподготовки, землю. Анатолий Степанович гнал напрямик, без дороги, бронетранспортер то и дело опасно кренился на рытвинах и с громким шорохом и треском подминал под себя купы кустарника. Ветки стегали по пятнистым бортам, заставляя приседать и прятать голову под защиту стального борта горделиво торчащего у пулемета Самарцева, в кузов пригоршнями сыпались желтеющие листья. К удивлению Зернова, немногочисленные приборы на железном щитке исправно работали, но стрелка спидометра так скакала взад-вперед по шкале, что об истинной скорости движения оставалось только гадать.
Оглянувшись, он посмотрел назад. Пыль почти полностью скрыла очертания насыпного вала, но на его верхушке, там, где располагалось приземистое бетонное сооружение, которое господин Кулешов назвал своим наблюдательным пунктом, блеснуло отраженным солнечным светом стекло. «Настоящий Карл Цейс», – вспомнил Зернов и, отвернувшись, стал смотреть вперед.
Семь километров, о которых говорил Кулешов, показались семьюдесятью, а понадобившиеся на то, чтобы их преодолеть, двадцать минут растянулись на целую вечность. Но в этой жизни рано или поздно кончается все, в том числе и она сама, и в какой-то момент Анатолий Степанович просто нажал на тормоз и выключил двигатель.
– Приехали, – негромко, буднично произнес он в наступившей тишине. – Вот он, ваш сто седьмой.
Помедлив, Зернов открыл скрипнувшую бронированную дверцу и вышел из машины. Прямо перед ним, в нескольких метрах от «Вилли», из кустов косо торчала вросшая в землю груда ржавого железа. Катки правого борта почти до самого верха ушли в засохший до каменной твердости суглинок, метелки сухой травы щекотали дульный тормоз бессильно поникшего ствола. В ржавых, испещренных глубокими шрамами и вмятинами бортах зияли многочисленные пробоины, гусениц не было и в помине. Крышка открытого командирского люка стояла торчком, и даже издалека было видно, что она приржавела намертво, люк механика-водителя зиял пустой четырехугольной дырой; мятые крылья поросли мхом и травой, над моторным отсеком шелестела увядающей листвой молодая березка. На рыжем фоне ржавчины темнели уцелевшие каким-то чудом чешуйки краски; особенно много их почему-то осталось на свернутой набок башне, и, вглядевшись, Зернов сумел разобрать словно выложенный частично осыпавшейся мозаичной плиткой бортовой номер – 107.
К нему, покачиваясь, подошел и остановился рядом Самарцев.
– Укачало на хрен, – сообщил он, ковыряясь пальцем в пачке сигарет. – Ну и дорога, чтоб я так жил! Короче, обратно в кабине поеду я. А что, – повернулся он к провожатому, – сразу нельзя было сказать, что это обыкновенная мишень?
– А что бы изменилось? – невозмутимо пожал плечами тот. – Вы бы вряд ли поверили, а если бы даже и поверили, просто обязаны были бы проверить.
– Оно-то, конечно, так, – вздохнул Самарцев и защелкал зажигалкой.
Зернов приблизился к танку и обошел его кругом. На правой стороне башни номер сохранился еще лучше, здесь даже можно было разобрать криптограмму – точно такую же, как на фотографии, сделанной учителем из Верхних Болотников. Жалюзи моторного отсека отсутствовали, позволяя убедиться, что внутри нет ничего, кроме толстого ковра перегноя и опавших листьев да пары массивных ржавых железяк непонятного назначения. Капитан не поленился вскарабкаться на броню и заглянуть в командирский люк, убедившись при этом, что в танке нет не только двигателя, но и орудийного замка. Внутри открытой ветру и дождю железной коробки стоял неприятный, затхлый запах годами превшей здесь листвы, под люком в пятне солнечного света покачивались бледные стебли какой-то травы. Зернов разглядел выглядывающий из-под слоя прелого мусора позеленевший, проеденный коррозией до дыр бок стреляной снарядной гильзы, пожал плечами и спрыгнул на землю.
Самарцев, попыхивая сигаретой, тоже подошел к «тигру», бесцельно попинал носком ботинка вросший в землю ржавый каток, зачем-то засунул руку в одну из пробоин, порезался об острый стальной заусенец и, выругавшись матом, принялся отсасывать из ранки кровь. Его легкомысленное поведение в данном случае выглядело вполне уместно: осматривать тут было нечего, все стало ясно буквально с первого взгляда. Отойдя подальше, Зернов для очистки совести сфотографировал танк с разных ракурсов, проверил качество полученных снимков и повернулся к Анатолию Степановичу.
– Можем возвращаться.
На обратном пути «пленный фриц» гнал свою полугусеничную каракатицу уже не так быстро – то ли жалел подвеску, то ли больше не видел смысла спешить, то ли, что представлялось наиболее вероятным, давал своему шефу время как следует обработать заместителя областного прокурора.
– Этот сто седьмой тут испокон веков торчит, – рассказывал он по дороге. – Может, еще с войны остался, а может, притащили, когда открыли полигон. И все эти годы наши бравые танкисты по нему почем зря болванками лупили. Сергей Аркадьевич, когда его обнаружили, сильно расстраивался: такую, говорит, хорошую вещь угробили! Это ж раритет, вымирающий вид, вроде своего тезки, уссурийского тигра… У него, у Сергея Аркадьевича, тогда всего две машины было, КБ и «тридцатьчетверка», а немца ни одного. Так он, пока первого живого «тигра» не отыскал, долго носился с идеей как-нибудь восстановить этот хлам. Но куда там!.. А потом подвернулась ему на аукционе в Бельгии первая «пантера», и пошло, и поехало… Пострелять не хотите, ребята? – оборвав рассказ, неожиданно спросил он.
– В кого? – горько отшутился Зернов.
В другое время он вряд ли упустил бы возможность полоснуть длинной очередью из овеянного грозными легендами МГ, но сейчас у него было не то настроение, да и поговорка о приносящих дары данайцах, неожиданно вспомнившись, неотступно вертелась в голове. Верное дело кончилось ничем, и произошло это во многом благодаря стараниям навязанного им с напарником прокурорского хлыща, который с ходу выложил карты на стол: подавай ему сто седьмой, и дело с концом! Сто седьмой ему предъявили, а что толку? Представлялось почти очевидным, что без одного из экспонатов коллекции господина Кулешова то дело в Верхних Болотниках не обошлось – не могло обойтись, потому что «тигр» – не жигулевская «шестерка», его не купишь на автомобильном рынке провинциального райцентра и не угонишь из соседнего двора. А тут их было целых два, и оба, вероятнее всего, в рабочем состоянии. Но, с учетом личности хозяина здешних мест, Зернов понимал, что второй шанс поближе присмотреться к его коллекции им с Самарцевым представится едва ли.
Пятнистый, как жаба, бронированный «Вилли», рокоча отполированными до блеска гусеницами, подкатил к распахнутой настежь стальной двери и остановился. Анатолий Степанович вышел из кабины и стал у входа в тоннель, молчаливо приглашая гостей проследовать восвояси тем же путем, которым они сюда пришли. Его затененное козырьком вермахтовского кепи лицо оставалось непроницаемо спокойным, уголки губ были слегка приподняты в подобии вежливой улыбки, но Зернову почему-то казалось, что внутренне этот тип от всей души потешается над ними.