– На поле танки!.. Грохотали!.. Солдаты шли!.. В последний бой!!! – перекрикивая рев мотора, не столько пропел, сколько проорал тракторист.
Торчащие из люка плечи начали шевелиться в такт движениям дергающих рычаги рук; лязгнули траки, танк тронулся с места, повернулся на одной гусенице и, наискосок пересекая деревенскую улицу, устремился в атаку.
– А молодо-о-ого! Команди-и-ира! Несут с пробитой! Головой! – надсаживаясь, горланил слетевший с катушек на почве хронического алкоголизма и патриотического воспитания механик-водитель.
– Твою ж мать! – со смесью испуга и восхищения ахнул Самарцев.
Зернов промолчал, не отрывая взгляда прищуренных глаз от атакующего танка. Участковый Лузгин бросился наперерез, хватаясь за кобуру, и замер, сообразив, что остановить уже набравшую ход гусеничную машину ему не под силу. Стропальщик какое-то время неподвижно стоял в кузове грузовика, глядя на танк и явно будучи не в силах поверить в реальность происходящего, а потом метнулся к борту, спрыгнул на землю, упал, вскочил и, оскальзываясь в мокрой траве, кинулся наутек.
– За Родину! За Сталина! – оборвав песню, выкрикнул тракторист, а в следующее мгновение танк с громовым грохотом и лязгом протаранил «шаланду».
Полуприцеп дрогнул и накренился; смятая, как консервная банка, башня, проскрежетав по моторному отсеку, уткнулась дульным тормозом в грязь и упала, перевернувшись и выставив напоказ обрамленное зубцами поворотного механизма основание. Обезглавленный жестяной танк продолжал напирать, «шаланда» кренилась все сильнее. Загруженная в нее пушка, скользнув по железному днищу, всем своим весом ударила в борт, заставив его распахнуться, и выпала, приземлившись почти на то же место, откуда ее недавно забрали. Шаланда опрокинулась, стащив в канаву и повалив набок тягач; старенький гусеничный трактор Харьковского завода вскарабкался на нее, подминая под себя, корежа гусеницами металл, и стал, задрав к небу исковерканный столкновением нос.
Зернов, будто проснувшись, торопливо спустился с крыльца.
– Погоди, ты куда? – поспевая за напарником, спросил Самарцев.
– Домой, – не оборачиваясь, ответил Зернов, – в Москву.
– Постой, а пробы?!
– Пробы? – Зернов на секунду остановился, а потом, изменив направление, все так же решительно устремился к калитке, ведущей на приусадебный участок. – Будут тебе пробы!
Подойдя к лежащей на боку полевой гаубице, он открыл лезвие карманного ножа, просунул его в сделанный из куска железной трубы ствол и немного поскреб. Потом, убрав нож, голой рукой собрал с внутренней поверхности трубы щепотку красно-коричневой ржавчины и ссыпал в полиэтиленовый пакет для вещественных доказательств.
– Вот твои пробы, – сказал он, вручая пакет Самарцеву, и отряхнул испачканную ладонь о штанину. – Думаешь, в той трубе ржавчина другая?
Двигатель бывшего бульдозера заглох. В наступившей тишине послышались негромкие бабьи причитания и всхлипы. Спустя какое-то время из груды искореженного, дребезжащего листового металла, в которую превратилась передняя часть жестяного танка, тяжело, с трудом выбрался тракторист. Из глубокой ссадины у него на лбу сочилась кровь, и он промокал ее концом своего голубого галстука.
– Ты чего творишь, волчина?! – взревел пришедший в себя крановщик и, спрыгнув с платформы крана, бросился к нему с монтировкой в руке.
Тракторист оставил в покое свой лоб и замахнулся кувалдой, которая неизвестно когда и как очутилась у него в руках. Бабы ахнули хором; крановщик инстинктивно закрылся рукой, тракторист сейчас же бросил кувалду и красиво, от всей души, в лучших традициях деревенского кулачного боя закатал ему в зубы. Поверженный противник рухнул в канаву и накрылся ногами. К нему на помощь с разных сторон уже спешили, топоча сапогами и матерясь сквозь одышку, водитель КамАЗа и оба стропальщика.
– Что, суки, не ждали?! Я вам устрою Сталинград! – хриплым ликующим голосом проорал геройский тракторист. – Гаси их, мужики! Бей фашистов!
Мужики не заставили дважды повторять приглашение. Относительная тишина деревенской улицы взорвалась многоголосым матерным ревом и бабьим визгом, зазвенело разбитое брошенной кем-то бутылкой стекло кабины крановщика. «Прекратить безобразие!» – выкрикнул участковый Лузгин и самоотверженно кинулся в гущу драки – разнимать.
Захлопнув за собой дверцу кабины, капитан Зернов со второй попытки попал ключом в замок зажигания. Руки у него буквально ходили ходуном – разумеется, не от испуга, а от какого-то другого чувства, которое он сам затруднился бы с уверенностью определить: то ли от злости, то ли от обиды, то ли от едва сдерживаемого желания кого-нибудь придушить.
– А обыск-то!.. – плюхнувшись на соседнее сиденье, спохватился Самарцев.
– Не дал результатов, – сквозь зубы ответил Зернов и запустил двигатель. – Ты-то куда собрался? А как же ПМЖ?
Самарцев ответил после непродолжительной паузы.
– Ненавижу, когда ты оказываешься прав, – сказал он, – но из песни слова не выкинешь: я тут, наверное, действительно не приживусь.
Позади один за другим хлестко ударили два выстрела: отчаявшийся участковый стрелял в воздух, чтобы утихомирить драчунов, пока дело не дошло до смертоубийства. Зернов передвинул рычаг автоматической коробки передач, газанул и сразу же резко ударил по тормозам, чтобы избежать столкновения с проскочившей мимо в опасной близости серебристой «Волгой» главы сельского поселения Звонаревой.
– Драпает, сука, – с удовлетворением констатировал Самарцев.
– А ты бы на ее месте не драпал? – спросил Зернов, трогая машину с места.
Когда они миновали дорожный указатель с названием населенного пункта, на ветровое стекло упали первые капли возобновившегося дождя. Дождь быстро усиливался; Зернов включил «дворники», а Самарцев от нечего делать принялся тыкать пальцем в кнопки магнитолы, пытаясь найти по радио какую-нибудь музыку.
И будет карточка пылиться
На полке позабытых книг…
– А, чтоб тебя! – с сердцем воскликнул Самарцев и выключил радио.
Какие бы неприглядные тайны ни раскопал в прошлом Анатолия Степановича разговорчивый и не в меру активный господин Семибратов, дело свое Мордвинов знал неплохо и относился к нему добросовестно, творчески и с душой. В этом не было ничего удивительного: обстоятельства, которые сильнее нас, часто ставят людей на место, предназначенное для кого-то другого, заставляют осесть совсем не в том городе, где им хотелось бы жить, и поселяют под одной крышей отнюдь не с тем человеком, который мог бы сделать их счастливыми. И нужно очень много мужества и сил, чтобы переломить судьбу и отыскать свое предназначение. Это трудно, а зачастую больно и даже опасно; зато, одержав победу над бесчисленными привходящими и заняв свою, а не чужую клетку на гигантской шахматной доске мироздания, человек волшебным образом преображается. Он становится способным на многое и многого может добиться – не через «не могу», не потому, что так надо, а в охотку, с удовольствием, и плоды одержанных побед больше никогда не покажутся ему морщинистыми и горькими.