Впрочем, по поводу своей и Сумарокова ценности тот же Гриняк не менее справедливо заметил, что всему на свете существует предел. Если перегнуть палку, кое-кто может плюнуть на потраченные деньги ради удовольствия пару раз нажать на спусковой крючок и поглядеть, как мозги русских танкистов, курясь паром, стекают по горячей от тропического солнца броне. Танк при этом никуда не денется, а научиться управлять им не так уж и сложно – в конце концов, это, хоть и новейший, все-таки танк, а не образчик технологии инопланетной цивилизации.
Разумеется, безмятежного спокойствия, которое они старательно изображали, в действительности не было и в помине. Время от времени, когда был уверен, что за ними не подглядывают, Сумароков доставал из-за пазухи и принимался внимательно рассматривать свое сокровище – подробную топографическую карту прилегающей к полигону местности. Когда на второй день после драки на полигон явился «Аморалес», напуганный неожиданным приездом начальства Липа забыл на лобовой броне «Черного орла» свою полевую сумку. Позже сумку забрал какой-то незнакомый лейтенант, посланный специально за ней. Гриняк и Сумароков не возражали – нам чужого не надо, – тем более что карта к тому времени уже перекочевала из планшета к Сумарокову за пазуху. Теперь она, пропотевшая, засаленная и основательно истрепанная, служила ему чем-то вроде талисмана, на который он разве что не молился, как на чудотворную икону.
Толку от этого талисмана, увы, было немного. В ущелье – и, разумеется, из него тоже – вела всего одна дорога, которую Моралесу и его банде ничего не стоило перекрыть. Что до бездорожья, то в здешних краях его не представлялось возможным преодолеть даже на танке: сколько ни называй гусеничную машину орлом, через горное ущелье ей не перелететь и с отвесной пятидесятиметровой скалы не спуститься.
– Пешком попробовать? – в сотый, наверное, раз задумчиво произнес Сумароков под плеск падающих в глубокую каменную чашу прозрачных ледяных струй.
– Далеко ты пешком уйдешь? – скептически спросил Гриняк, с удовольствием подставляя солнечным лучам мокрую после купания грудь. – В километре от лагеря возьмут за штаны и вернут на место. Еще и по шее накостыляют.
– По железной дороге можно, – предложил свежий вариант Сумароков. – Затихариться на какой-нибудь платформе, выехать за линию постов, соскочить, и поминай, как звали! Или прямо отсюда – вплавь. Доберемся до нашего посольства…
– Без штанов, – подсказал Гриняк. – Ерунда это все, Григорий. Ты еще предложи повариху или горничную в заложницы взять. Обрати внимание, охраняют нас с тобой спустя рукава. Думаешь, это из-за нашего примерного поведения? Да ничего подобного! Просто Аморалес прав: бежать нам с тобой нет никакого смысла. Танк-то у них останется, а уж кого посадить за рычаги, они как-нибудь найдут.
– Танк угнать можно, – не сдавался Сумароков. – Пусть попробуют остановить!
– И далеко ты на нем уедешь? Прямо в Каракас двинем, в посольство? Да о чем тут говорить! Раздолбают ракетами, и весь разговор. Прямо там, в горах, и раздолбают.
– Ну и пусть долбают, – упрямо набычился Сумароков. – Сами смастерили, сами и раздолбают, и все за собственные денежки. Да мы его и сами можем взорвать – какой-никакой, а все же урон противнику.
– В масштабах государства урон копеечный, – заметил Гриняк. – Ты им танк на куски разнесешь, а они тебе башку. При этом, заметь, у них есть завод, на котором этих танков можно наштамповать сколько хочешь, а у нас с тобой не то что запасных голов – даже ремкомплекта к ним не наблюдается.
– Что-то часто ты стал об этом вспоминать: раздолбают, башку разнесут… Скажи-ка честно, Алексей Ильич: сдрейфил? Все правильно, потерю одного танка они как-нибудь переживут, а с заводом мы с тобой ничего не сделаем – прямо скажем, кишка тонка. И что? Что ты предлагаешь – сидеть сложа руки и как ни в чем не бывало обучать этих клоунов управлять «орлом»? А когда обучим, отправиться следом за Саней?
Гриняк спокойно обтер мокрые ладони полой лежащей на траве рубашки, вынул из нагрудного кармашка сигареты, закурил и присел на камень, но тут же, ойкнув, вскочил – лежащий на самом солнцепеке камень оказался горячим, как сковородка.
– Ты, Гриша, не кипятись, – миролюбиво сказал Гриняк, потирая обожженное место. – Я, как и ты, офицер и, поверь, не забыл, кому давал присягу. И ничего я не сдрейфил, просто храбрость храбрости рознь. Не знаю, были ли на самом деле такие командиры и политруки, каких иногда в кино показывают. Прет на его позицию целый танковый батальон, а он прыг из окопа, руку с наганом кверху задрал и, как водится: за Родину, за Сталина, ура! А фриц полоснул из пулемета – брык, и нет героя… Это, по-твоему, храбрость? Глупость это, Григорий, и больше ничего. А что до трусости, так побег, на котором ты так настаиваешь, это она самая и есть. Бросить все и слинять, пока не пришили – конечно, чего проще-то! Добежать, если получится, до посольства, пожаловаться: глядите, что творят! Но в посольстве-то, поди, все и без нас отлично знают. Знают, а поделать ничего не могут – вот именно, руки коротки. И нам они не помогут – с какой радости, какая такая у нас с тобой беда? Условия контракта выполнять расхотелось?
– А Сашку кто угробил – тезка его, Пушкин Александр Сергеевич?
– А драку кто затеял – Понтий Пилат? – парировал Гриняк. – Свидетелей уйма, а понадобится, так их еще впятеро больше станет. Убит в драке, которую сам же и учинил, виновные установлены и наказаны. Остальные члены экипажа живы, здоровы и как сыр в масле катаются – ну, где он, повод для дипломатического вмешательства? Повод – это завод, но мы-то с тобой к нему никаким боком…
– Так что ты все-таки предлагаешь? – Сумароков взял из пачки Алексея Ильича сигарету и тоже закурил, опустившись на корточки. – Принять здешнее гражданство, как Липа советовал, обжиться, баб завести, наплодить ребятишек и помаленьку готовить государственный переворот? А что, это мысль! Венесуэльская автономная республика в составе Российской Федерации – чем плохо? И завод автоматически вернется на родину, и мы с ним заодно… И американцам это будет такой подарочек, что смешнее не придумаешь! Чавес вам не нравился, так как насчет Путина?
– Думать надо, Григорий, – сказал Гриняк. – Думать и ждать – по крайности, до возвращения на полигон. Очень мне интересно поглядеть, что за птица этот новый механик-водитель, которого нам Аморалес обещал. Чует мое сердце, что наши этого им так не оставят, и что паренек, которого мы ждем, будет непростой, с сюрпризом.
– Твои бы слова да богу в уши, – проворчал Сумароков.
– Даже не сомневайся, – с уверенностью, которой вовсе не испытывал, произнес Алексей Ильич.
Сумароков не ответил – самолично затеянный спор его уже утомил. Поднявшись с корточек, он вынул из озерца под водопадом одну из помещенных туда для охлаждения банок пива, присел на камешек в тени скалы и стал, чередуя глотки с затяжками, смотреть на море, которое синело над курчавой, как волосы на голове африканца, зеленью тропического леса. В детстве, с жадностью глотая книги Рафаэля Сабатини, повествующие о приключениях благородного корсара Питера Блада, Григорий Сумароков страстно мечтал когда-нибудь побывать в этих краях. Со временем мечта поблекла и зачахла, не выдержав конкуренции с серыми буднями, но эти названия – Ямайка, Барбадос, Аруба, Картахена – по-прежнему звучали, как песня дальних странствий. И вот он здесь, но много ли ему от этого радости?