Прекрасное лицо Лайзы страдальчески сморщилось.
— Конечно, понимаю. Никто не жаждет поставить этого ублюдка перед судом сильнее, чем я, инспектор, и помешать ему вновь нанести удар. Как я уже говорила, если он попытается связаться со мной или случится нечто подозрительное, я немедленно дам вам знать. Но вы должны позволить мне жить, как я хочу. У нас с Майлзом есть вилла на Бали, уединенная и безопасная. Я поживу там, пока газетная шумиха не уляжется.
Инспектор Лю выпрямился во все свои пять футов четыре дюйма роста и властно заявил:
— Мне очень жаль, миссис Баринг, но боюсь, об этом не может быть и речи.
Четверть часа спустя, сидя в лимузине с тонированными стеклами, уносящем ее в аэропорт Чхеклапкок, Лайза Баринг мельком подумала о несчастном китайском полицейском. Такой славный человечек и, очевидно, желал ей добра. Но за последние три недели копы до смерти ей надоели. Гонконг полон воспоминаний о Майлзе и о трагедии, не говоря уже о том, что папарацци буквально выламывают ее дверь. Нужно убираться подальше.
«G6» Барингов уже ждал на Норт-Сэтилайт-Кенкос. При виде самолета глаза Лайзы наполнились слезами. Майлз так его любил. Самолет был его радостью и гордостью.
— С возвращением, мадам, — приветствовал ее пилот Керк. — Мне очень жаль, что так вышло. Я сделаю все, что в моих силах.
Лайза положила руку ему на плечо.
— Спасибо, Керк. Но я хочу одного — убраться отсюда подальше.
— Наша очередь на взлет следующая, — заверил он. — Устраивайтесь поудобнее.
«Устраивайся поудобнее, дорогая», — подумала Лайза, когда взревели моторы самолета. Как это скверно — устраиваться поудобнее, когда мертвый Майлз лежит в морге и его холодное тело изуродовано ножом и пулями.
Лайза снова смахнула слезы.
— Не могу позволить себе думать о Майлзе. Нужно выбросить это из головы. Все равно его не вернешь.
Но легче сказать, чем сделать. Куда ни глянь — все напоминает о муже. Внизу, рядом с гигантским зданием «Бэнк-оф-Чайна», высилась башня офиса Майлза, как ребенок, прячущийся под материнским крылом.
Если бы я только смогла защитить его! Если бы только что-то могло его защитить…
Она закрыла окно шторкой, но Майлз был и в самолете — повсюду. Мягкие светло-коричневые кожаные кресла, которые он с такой любовью выбирал сам, когда они переоборудовали самолет. Соседнее сиденье еще хранило слабый отпечаток его тела. Его добрые глаза смотрели на нее с портрета на стене.
Бедный, бедный Майлз. Какое преступление он совершил, кроме того, что был богат и счастлив? Кому причинил зло в этом мире? Кому мы причинили зло?
Майлз пытался сделать Лайзу счастливой, но даже этот удивительный человек не мог достичь невозможного.
Только когда самолет стал снижаться, она вспомнила, что они провели на Бали медовый месяц. И вдруг поняла, что не стоило сюда прилетать. Это неуважение к памяти покойного.
Слишком поздно. Она сказала инспектору Лю, что будет на Бали. Пока дело не закроют и пресса не потеряет к нему интерес, остров останется тюрьмой, которую она сама себе выбрала.
Вот во что превратилась ее жизнь: в смену тюрем. Некоторые были роскошными вроде этой. Другие — те, что были давным-давно, — холодными, темными и одинокими. Но сколько она себя помнит, никогда не была свободной. И теперь сознавала, что никогда не будет.
Она закрыла глаза, и воспоминания снова одолели ее. А может, не воспоминания? Может, просто сон?
Италия. Счастье. Теплый пляж.
Она позволила себе уплыть в этот сон.
Позитано был прекрасен. Так прекрасен, что она почти простила ему Францию. Отель был старым и респектабельным. Клиентура — богатой, но не вульгарной. В основном европейская аристократия.
— Не можешь устоять перед титулом, дорогая, — поддразнивал он.
Ей нравилось, когда он ее поддразнивал. Это напоминало о прежних днях.
— Ты бы все отдала за маленькую коронку на своей хорошенькой головке, верно? И она тебе пойдет. Я бы сказал, ты для этого рождена.
Они сидели в баре у бассейна, пили мартини и любовались закатом.
«Жаль, что мы не можем делать это чаще. Просто чтобы расслабиться», — подумала она.
Бармен призывно улыбнулся, вновь наполняя ее стакан. Красивый, с оливковой кожей, темными волосами и лукавыми миндалевидными глазами. На какое-то мгновение она запаниковала, боясь, что муж увидит эту улыбку и рассердится. Странно, что с ним она чувствует себя в такой безопасности и все же постоянно находится в страхе. В страхе перед собственным мужем!
Но он ничего не замечал и, похоже, больше интересовался стариком, игравшим в карты с дочерью на другом конце стойки, чем ею.
Они допили коктейли и вернулись в комнату, когда солнце уже исчезало за горизонтом. Как только за ними закрылась дверь, муж повернул ключ и разделся, бесстыдный, как дикарь, в своей наготе. А почему бы и нет, с таким-то телом?! Даже Микеланджело не мог бы изваять лучше.
— Я видел, как тот бармен на тебя смотрел.
Он подошел ближе, и волоски на ее руках встали дыбом.
— Я… я не знаю, о чем ты… — пробормотала она, заикаясь. — Никто не смотрел.
Он толкнул ее на кровать.
— Не лги мне! Тебе нравилось, как он на тебя смотрел, верно? Ты хотела его!
— Неправда!
Сильные руки сомкнулись на ее шее.
— Правда. Ты и этого старика хотела, того, что в баре? А?
Он насильно раздвинул ее ноги коленом.
— Давай посмотрим правде в лицо: он стар и богат. Больше в твоем стиле.
— Прекрати! — взмолилась она. — Я хочу тебя. Только тебя.
Но на самом деле она больше всего хотела, чтобы он не останавливался. Муж возбудился. Впервые за много месяцев.
Она потянулась к нему, царапая голую спину, выпутываясь из трусиков бикини, в отчаянной спешке вобрать его в себя.
«Пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы он занялся со мной любовью! Я так давно не…»
Но он после долгого поцелуя сделал то же, что и всегда: обхватил ее руками и подождал, пока она не заснет тревожным сном измученного человека.
На этот раз ждать пришлось долго. Наконец ее грудь стала мерно вздыматься, и он понял, что может пошевелиться. Выскользнул из постели, прошел по гостиничному коридору. Во дворе было темно, как в могиле, но он знал, куда идет. За главное здание, мимо теннисных кортов, к низкому строению, где жили служащие.
Он дважды постучал. Дверь открылась.
— Я уже решил, что ты не придешь.
— Прости. Не мог освободиться раньше, — прошептал он, целуя в губы бармена с миндалевидными глазами.