Сон и явь путались, прорастали друг в друга. Андрей пытался разбудить Надежду: тихо смеялся, легонько трепал за нос и уши.
– Еще чуть-чуть, – попросила она.
– Вставай, на работу опаздываем!
Все плыло перед глазами, вместо Андрея перед ней почему-то оказалась Марина...
Потом они ехали в метро, и обе дремали. У Надежды из сумочки торчала кривая ручка мужского зонта, за которую цеплялись ноги пассажиров: вагон был набит до отказа.
На станции вывалились из дверей, встряхнулись, будто оттоптанные курицы, оправили перышки, высоко подняли головы и пошли, красивые, гордые и независимые.
Потом ехали в маршрутке по улице Королева – две важные и неприступные особы.
И когда подходили к телецентру, Марина подытожила:
– Знаешь что, подруга... Выходи ты замуж за этого издателя. И наплюй на все. Иначе психушки не миновать.
– Я подумаю... – бесцветно отозвалась Надя.
Иван спал на английском диване, укрывшись плащом, а Илья – в кресле, неудобно откинув голову на спинку. Рот у него был открыт, и могучий храп разносился по холлу. Три пустых бутылки валялись под столом, гору окурков на каталоге венчали очки.
Иван проснулся, осмотрелся и сел, глянул на часы.
– Эй, подъем! Время восемь! – попинал Илью по ноге. – Сейчас твои служащие придут! А посмотри, в каком ты виде! Стыд и срам.
Все вокруг завертелось колесом.
Илья разлепил веки – не проспался.
– Я еще посплю...
– Рабочий день начался, хрен ты моржовый!
– Да?.. – Тот встряхнулся, стал искать очки.
Иван сунул очки ему в руки. Тот подул на них, надел, огляделся.
– Какой ужас... Я сейчас все уберу!
Он попытался встать, но его заштормило – упал руками на стол и отвалился в кресло.
– У тебя уборщица есть?
– Есть...
– Придет и уберет.
Он замахал вялой рукой:
– Нет... Увидит... Это несолидно... Я никогда не позволял себе опускаться... Я сэр Дюк, понимаешь?
– Ну, сейчас ты не похож ни на сэра, ни на пэра...
– В том-то и суть...
– Ладно, сам уберу! – Иван сгреб каталог с окурками и бутылки, унес в туалет. Оттуда приволок ком туалетной бумаги. – Вытирай стол!
Илья принялся размазывать пепел и коньячную лужу, Иван надел плащ.
– Ты уходишь? – заморгал Илья испуганно и беспомощно. – И оставляешь меня... в таком состоянии?
– Привыкай, не маленький. – И тут Иван плюхнулся обратно на диван. – Ё-моё... Надо же заявление писать.
– Какое заявление?
– По собственному желанию... Слово было сказано.
Илья помотал головой:
– Погоди... Ты что такое говоришь, Вань?
– Вчера на меня Крикаль наехал...
– Кто такой?
– К кому вы с Надей приходили. – Иван пошел к двери, но вернулся с новой идеей. – Илюха, а ты на работу возьмешь?
– Тебя? – наставил тот палец.
– Меня.
Илья засмеялся и погрозил ему:
– Не возьму!.. Я Надю беру! А если взять и тебя, то вы тут опять начнете! Не потерплю!
– А роман напишу – напечатаешь?
– Роман напечатаю.
– Поклянись!
– Чтоб я сдох! А про что роман?
Иван открыл дверь.
– Про Надежду!
Надежда со съемочной группой снимала сюжет в детском театре. Совсем маленькие, пяти-шести лет, дети танцевали взрослый танец. Получалось очень мило и притягивало взгляд. Оператор косился на Надежду, ждал сигнала остановить камеру, но его не было.
Дети закончили танец и встали в исходное положение, устремив взоры на своего балетмейстера. И лишь тогда Надежда подала сигнал.
Потом она брала интервью у женщины-балетмейстера.
– ...К нам приводят даже трех-четырехлетних детей, и я считаю, это оптимальный возраст для начала танцевального образования. Чувство ритма и ритмические движения, как и колыбельные песни, закладывают мироощущение. Разумеется, если эти ритмы имеют понятный, узнаваемый смысл и принадлежат к определенной этнокультуре. Языком танца можно объясняться иногда лучше, чем словом. Например, в любви, правда?.. Танцующий человек мыслит иначе, поскольку владеет не только словом, но и более выразительным инструментом, передающим чувства, – движением...
Съемочная группа ехала по Москве в микроавтобусе, шел дождь. Надя сидела возле окна, прижавшись виском к стеклу, и вспоминала еще одну встречу с Андреем.
Одетая уже по-зимнему, она обычным путем прошла мимо охранников и, оказавшись на улице, натолкнулась на знакомый синий джип, запорошенный снегом. Дверца открылась.
– Садитесь, девушка!
Пахнуло теплом, выплеснулась песня Талькова «Россия»...
Выходящие из здания люди вынуждены были огибать машину, на Надежду поглядывали с неудовольствием, но никто не роптал. Появление Андрея было столь радостным и одновременно столь внезапным событием, что все ее чувства и эмоции словно замерли, и Надя просто стояла перед раскрытой дверцей, будто забыв, что делать дальше.
В это время на служебной стоянке Иван прогревал двигатель машины и ждал Надежду. Он курил, поглядывал то на часы, то на редкую цепочку людей, появлявшихся из дверей. Заметил похожую женскую фигуру, шагнул было вперед и отступил – обознался...
Андрей смотрел на нее, улыбался, как всегда, и не торопил, угадывая ее состояние.
Надя наконец села, с трудом захлопнула широкую дверцу.
– Ты мог бы позвонить, – проговорила совсем не к месту.
– Я опоздал? – с усмешкой спросил он.
– Нет...
– Ну тогда здравствуй!
– Здравствуй, – несколько отчужденно отозвалась Надя.
– Устала?
– Есть предложение?
– Да, съездить в одно место.
– Если танцы, то мне нужно переодеться.
Он запустил двигатель.
– Нет, сегодня у нас другая программа.
– Тогда вперед.
– Почему ты не спрашиваешь, куда поедем?
Надежда устроилась поудобнее, пристегнулась ремнем.
– Это для твоей же безопасности.
Милиционер у дверей почему-то отдал честь...
Камера стояла в пустом зрительном зале, а на сцене шла рядовая, не костюмированная, репетиция мюзикла.
Надежда и режиссер сидели рядом в зале.