Перебежал к витрине, заглянул внутрь — благо в магазине зажглось несколько электрических фонарей.
Внутри было темно, лишь мелькали проворные тени. Но вдруг внутренность помещения озарилась нестерпимо ярким сиянием, во все стороны рассыпался огненный дождь, и стало видно стеклянные прилавки, снующих вдоль них людей и дверцу сейфа, над которой склонился человек с газосварочным аппаратом — самоновейшей конструкции, Эраст Петрович видел такой на картинке во французском журнале.
На полу, прижавшись к стене, сидел связанный человек, по виду — ночной сторож: рот заклеен пластырем, по разбитой голове стекает кровь, безумные глаза таращатся на сатанинское пламя.
— До чего д-докатилась японская агентура! — обернулся Фандорин к подошедшему камердинеру. — Неужто у Японии так плохо с деньгами?
— Сруги его веричества микадо не грабят, — ответил Маса, разглядывая живописное зрелище. — Это нарётчики. «Московские рихачи» — я читар в газете: наретают на авто ири на рихачах, очень рюбят прогресс. — Лицо японца просияло улыбкой. — Как хорошо! Господин, я могу вам помогать!
Эраст Петрович уже и сам понял, что стал жертвой заблуждения — принял обычных варшавских бандитов, прибывших на гастроли в Москву, за диверсантов. Сколько времени потрачено впустую!
А как же Брюнет, пассажир из шестого купе, столь подозрительным манером скрывшийся с места катастрофы?
Да очень просто, ответил сам себе инженер. В Петербурге третьего дня совершено дерзкое ограбление, о котором взахлёб писали все газеты. Неизвестный в маске остановил карету графини Воронцовой, обобрал её сиятельство до нитки и оставил на дороге голой, в одной шляпке. Пикантность в том, что именно в тот вечер графиня поссорилась с мужем и переезжала в родительский дом, тайком прихватив с собой все драгоценности. То-то Лисицкий рассказывал, что обитатели дачи называли Брюнета «лихой башкой» — и в Питере дело провернул, и к московской акции поспел.
Если б не горькое разочарование, не досада на самого себя, Эраст Петрович вряд ли стал бы вмешиваться в уголовщину, но злость требовала выхода — да и ночного сторожа было жалко, не прирезали бы.
— Брать, когда станут выходить, — шепнул он слуге. — Одного ты, одного я.
Маса кивнул и облизнулся. Но судьба распорядилась иначе.
— Панове, шухер! — отчаянно крикнул кто-то — должно быть, увидел за стеклом две тени.
В ту же секунду ацетиленовое сияние погасло, вместо него из кромешной тьмы грохнул багровый выстрел.
Фандорин и японец с идеальной синхронностью отпрыгнули в разные стороны. Витрина рассыпалась с оглушительным звоном.
Из магазина стреляли ещё, но теперь уж вовсе впустую.
— Кто выпрыгнет — твои, — скороговоркой бросил инженер.
Пригнувшись, ловко перекатился через засыпанный осколками подоконник и растворился в чёрных недрах магазина.
Там орали, матерились по-русски и по-польски, доносились звуки коротких, хлёстких ударов, а по временам помещение озарялось вспышками выстрелов.
Вот из двери, вжав голову в плечи, вылетел человек в клетчатой кепке. Маса сделал ему подсечку, припечатал беглеца ударом пониже затылка. Проворно связал, оттащил к пролёткам, где уже лежал придушенный инженером возница.
Вскоре из витрины выпрыгнул ещё один и, не оглядываясь, кинулся наутёк. Японец без труда догнал его, схватил за кисть и легонько повернул — налётчик, взвизгнув, скрючился.
— Чихо, чихо, — уговаривал пленника Маса, быстро прикручивая ему ремнём запястья к щиколоткам.
Перенёс к тем двоим, вернулся на исходную позицию.
В магазине уже не шумели. Послышался голос Фандорина:
— Один, два, три, четыре… где же пятый… ах, вот — пять. Маса, у тебя сколько?
— Три.
— Сходится.
Из ощеренного стеклянными зазубринами прямоугольника высунулся Эраст Петрович.
— Беги на склад, приведи жандармов. Да поживей, а то эти очухаются, и снова з-здорово.
Слуга убежал в сторону Ново-Басманной.
Фандорин же распутал сторожа, немножко похлопал по щекам, чтобы привести в разум. Но сторож в разум приходить не хотел — мычал, жмурился, трясся в сухой икоте. По-медицински это называлось «шок».
Пока Эраст Петрович тёр ему виски, пока нащупывал нервный узел пониже ключицы, начали шевелиться оглушённые налётчики.
Один бугаище, всего пять минут назад получивший отменный удар ботинком в подбородок, сел на полу, замотал башкой. Пришлось оставить икающего сторожа, отвесить воскресшему добавки.
Едва тот ткнулся носом в пол, пришёл в себя другой — встал на четвереньки и шустро пополз к выходу. Эраст Петрович кинулся за ним, оглушил.
В углу копошился третий, а на улице, где Маса разложил свою икэбану, тоже происходил непорядок: в свете фонаря было видно, как кучер зубами пытается развязать узел на локтях у подельника.
Фандорин подумал, что похож сейчас на клоуна в цирке, который подбросил вверх несколько шариков и теперь не знает, как со всеми ними управиться — пока подберёшь с пола один, сыплются другие.
Бросился в угол. Темноволосый бандит (уж не тот ли самый Юзек?) не только очнулся, но и успел достать нож. Удар, для верности ещё один. Лёг.
И со всех ног к пролёткам — пока те трое не расползлись.
Черт, куда же провалился Маса?
* * *
Но фандоринский камердинер так и не добрался до подполковника Данилова, беспомощно топтавшегося со своими людьми у дома Варваринского общества.
На первом же углу ему под ноги бросился юркий человечек, ещё двое навалились сверху, заломили руки. Маса рычал и даже пытался кусаться, но скрутили его крепко, профессионально.
— Евстратьпалыч! Один есть! Китаеза! Говори, ходя, где пальба?
Масу дёрнули за косу — с головы слетел парик.
— Ряженый! — торжествующе закричал тот же голос. — А рожа косоглазая, японская! Шпион, Евстратьпалыч!
Подошёл ещё один, в шляпе-котелке. Похвалил:
— Молодцы.
Нагнулся к Масе:
— Здравия желаю, ваше японское благородие. Я надворный советник Мыльников, особый отдел Департамента полиции. Каково ваше имя, звание?
Задержанный попытался злобно лягнуть надворного советника в голень, но не преуспел. Тогда шипяще заругался по-чужестранному.