Осмотрев невысокую, но стройную фигуру японца и особенно отметив его спокойный, чрезвычайно серьёзный взгляд, какой нечасто бывает у юношей, Фандорин спросил:
– Вы – Дэн? Студент-медик?
– К вашим услугам.
«Чайная гостиная» оказалась заведением смешанного типа, каких в Йокогаме было немало: в одной части столы и стулья, в другой – циновки и подушки.
В английской половине в этот ранний час было почти пусто, лишь за одним из столов сидели пастор с женой и пятью дочерьми, кушали чай с молоком.
Провожатый провёл титулярного советника дальше, развинул бумажную перегородку, и Эраст Петрович увидел, что на японской половине посетителей ещё меньше – собственно, всего один: сухонький старичок в линялом кимоно.
– Почему здесь? Почему не на холме? – спросил Эраст Петрович, садясь. – Там «чёрные куртки», да?
Глаза дзёнина испытующе задержались на каменном лице титулярного советника:
– Да. Откуда ты знаешь?
– Не получив донесения, Дон понял, что его второй отряд тоже уничтожен. Ждёт возмездия, сел в осаду. А про холм, откуда п-просматривается весь дом, ему подсказал Сирота. Скажи лучше, как ты догадался, что я поеду в Блафф с этой стороны?
– Никак. На дороге, которая ведёт от ипподрома, ждёт твой слуга. Он тоже привёл бы тебя сюда.
– Значит, в дом не п-попасть?
– Я долго сидел на дереве, смотрел в гайдзинскую увеличительную трубку. Совсем плохо. Цурумаки не выходит наружу. Вдоль всей ограды часовые. Месть придётся отложить. Возможно, на недели, на месяцы, даже на годы. Ничего, месть – это блюдо, которое не протухнет. – Тамба не спеша раскурил свою маленькую трубочку. – Я расскажу тебе, как отомстил обидчику мой прадед, Тамба Восьмой. Один заказчик, могущественный даймё, решил не платить за выполненную работу и убил синоби, явившегося к нему за деньгами. Это были очень большие деньги, а даймё был жадный. Он решил, что никогда больше не покинет пределов замка. Не выходил из своих покоев, и к нему тоже никого не пускали. Тогда Тамба Восьмой велел своему сыну, девятилетнему мальчику, устроиться в замок на кухню. Мальчик был старателен и постепенно продвигался по службе. Сначала он подметал двор. Потом – задник комнаты. Потом стал поварёнком для прислуги. Учеником княжеского повара. Долго учился растирать пасту из мочевого пузыря акулы – это требует особого мастерства. Наконец, к девятнадцати годам, он достиг такого совершенства, что ему дозволили приготовить трудное кушанье для князя. Это был последний день в жизни даймё. На расплату ушло десять лет.
Выслушав колоритную историю, Фандорин подумал: десять лет жить со стиснутыми лёгкими? Ну уж нет.
Возникла, правда, и другая мысль: а что если и месть не поможет?
Вопрос был оставлен без ответа. Вместо него Эраст Петрович задал другой, вслух:
– Видел ли ты в свою увеличительную трубку Сироту?
– Да, много раз. И во дворе, и в окне дома.
– А белую женщину? Высокую, с жёлтыми волосами, заплетёнными в длинную косу?
– В доме нет женщин. Там одни мужчины. – Дзёнин смотрел на собеседника с всё большим вниманием.
– Так я и думал. Готовясь к обороне, Сирота переправил свою невесту в какое-нибудь б-безопасное место… – Эраст Петрович удовлетворённо кивнул. – Нам не нужно ждать десять лет. Мочевой пузырь акулы тоже не понадобится.
– А что нам понадобится? – тихо-тихо, словно боясь спугнуть добычу, спросил Тамба.
Его племянник весь подался вперёд, не сводя глаз с гайдзина. Тот отвернулся и через открытое окно смотрел на улицу. Кажется, его чем-то заинтересовал висевший на столбе синий ящик с двумя перекрещёнными почтовыми рожками.
Ответ состоял из одного слова:
– Почтальон.
Дядя и племянник переглянулись.
– Который носит письма? – уточнил дзёнин.
– К-который носит письма.
Полная сумка
Любви, радости, горя
У почтальона.
Срочная городская почта, одно из удобнейших достижений девятнадцатого столетия, в Сеттльменте появилась недавно, и оттого жители прибегали к её услугам чаще, чем того требовала истинная необходимость. Почтальоны доставляли не только официальные письма, скажем, адресованные из торговой фирмы на Мэйн-стрит в таможенную контору на Банде, но и приглашения на файф-о-клок, рекламные листки, интимные послания, даже записки от жены мужу с сообщением, что пора идти обедать.
Не прошло и получаса после того, как Фандорин бросил конверт с пятицентовой маркой «молния» в щель под перекрещёнными рожками, а уже подъехал на пони молодец в щегольском синем мундире, проверил содержимое ящика и зацокал вверх по булыжной мостовой – доставлять корреспонденцию адресату: Блафф, №130.
– Что в конверте? – в четвёртый раз спросил Тамба.
Первые три попытки результата не дали. Лихорадочное оживление, с которым Фандорин надписывал конверт, сменилось апатией. Обращённых к нему вопросов гайдзин не слышал – сидел, безучастно глядя на улицу, время от времени начинал хватать ртом воздух и потирать грудь, словно жилет был ему слишком тесен.
Но старый Тамба был терпелив. Помолчит-помолчит – и снова спросит. Потом ещё.
Наконец, дождался ответа.
– А? – встрепенулся Эраст Петрович. – В конверте? Стихотворение. Как только Сирота его прочтёт, сразу сорвётся. И проедет вот по этой улице, через м-мост. Один.
Про стихотворение Тамба не понял, но расспрашивать не стал – не имело значения.
– Один? Очень хорошо. Мы его схватим, это будет нетрудно.
Наклонился к Дэну, быстро заговорил по-японски. Племянник кивал, повторяя:
– Хай, хай, хай…
– Не нужно его хватать, – вмешался в деловой разговор Фандорин. – Достаточно, если вы просто приведёте его сюда. Сможете?
* * *
Сирота появился очень скоро – Тамба едва успел подготовиться.
Раздался частый стук копыт, и из-за поворота вылетел всадник в шляпе-панаме и светло-песочном костюме. Бывшего письмоводителя было не узнать – так элегантно, даже франтовато он выглядел. Под плосковатым носом чернела щёточка прорастающих усов, на лице вместо стальных очочков сверкало новёхонькое золотое пенсне.