Чарли опустился перед ней на колени и щекой прижался к ее ногам.
– Стефи, пойми, семья Риччи правит прибыльной империей разрушения, в таком виде она опасна для всего и вся – в том числе и для себя самой. Помнишь, что говорил мой отец, Чио Гаэтано, когда ты была маленькой? «Никогда не заходи в подсобку бакалейной лавки и в ресторанную кухню, а то есть расхочется».
Она засмеялась:
– Хороший совет.
– Стеф, то же самое в любом бизнесе, даже финансовом, которым я всю жизнь занимаюсь. Всякий бизнес – это ложь, дешевые трюки, взятки, грязные скандалы.
– И, встретив Гарнет, ты загорелся мыслью бросить все это.
Он кивнул.
Стефи наклонялась вперед, пока их губы не соприкоснулись.
– Тогда – да благословит тебя Господь, Чарли. Она поцеловала его – сначала очень нежно, потом крепче. – Да поможет тебе Бог.
По дороге домой Чарли задремал и снова увидел тот же сон: дядюшка бережно стирал кровь с пачки зеленых стодолларовых «бенов». Но деньги продолжали сочиться алым. Белая салфетка в руках Чио стала красной.
– Beve, mangia.
Гарнет жила в одном из домиков, рассыпавшихся по манхэттенскому берегу Ист-Ривер к югу от Пятьдесят девятой Бридж-стрит. Гидроплан остановился у северной стороны причала, и Чарли пошел к ее дому пешком вдоль Саттон-Плейс.
Гарнет однажды призналась ему:
– Не хочу, чтобы мне принадлежал даже кусочек Манхэттена. Не хочу оставаться распорядителем твоей благотворительности до конца своих дней. Я ни разу не задерживалась на одной работе или в одном гнезде больше чем пару лет. Я кочевница, это у меня в крови – я не об индейской говорю, а о той, что из графства Клэр.
В сумерках двухэтажный дом казался темным, нежилым. Чарли открыл дверь своим ключом. Весь день, начиная с девяти утра, он провел в самолетах. Сладкая жизнь проклятого капиталиста.
Чарли сделал себе «Бумшилл» со льдом и разулся. Он не стал зажигать свет. Так приятней было любоваться рекой, проплывавшими тяжелыми баржами, маленькими лодками. Он чувствовал странное оцепенение. Ему хотелось бы так же, как Гарнет, жить, не имея никаких обязательств, не чувствуя себя связанным ничем – никакими узами. Ему хотелось бы, чтобы они оба освободились, взлетели и унеслись прочь...
Как две половинки одного существа, они одинаково воспринимали окружающий мир, людей. Оба они верили, что ключ к процветанию народа – добросовестное образование, которого американские дети не получают со времен второй мировой войны. Но у ее половинки была острая как бритва грань.
Ему казалось, она не вполне отдает себе отчет в том, каким наказанием может быть иногда эта острота – и для нее самой, и для других. Сейчас Гарнет занималась составлением учебных программ для шестиклассников, почти выпускников школы второй ступени, как правило, едва умевших читать и писать и совсем не умевших ни делить, ни умножать. К двенадцати годам у них вырабатывалось стойкое отвращение к школе и учителям, они не могли дождаться, когда им позволено будет окунуться в наркотический блеск взрослой жизни, в восторги мира потребления и круглосуточного TV.
Она уже была замужем – может быть, именно поэтому ее лицо показалось Чарли таким знакомым. Как рассказывала ему Гарнет, муж испытывал поистине мистическую потребность в ней, в ее неукротимой, свободолюбивой натуре, с ее оригинальным смешением крови – полуиндейской-полуирландской, с ее племенным именем – Бегущая Белая Антилопа, и городским, повседневным, – жена Джерри Малкахи...
Джерри, модный фотограф, сделал ее своей моделью № 1. И в течение трех лет ее лицо мелькало повсюду – на обложках журналов, на рекламных плакатах. Угольно-черная копна жестких волос, провалы щек и безразмерная проказливая улыбка – все это стало частью воспоминаний целого поколения. Отсюда и обманчивая уверенность Чарли при первой встрече, что он уже знаком с этой женщиной.
После трех счастливых лет однажды ночью Джерри заснул в их общей с Гарнет кровати – и не проснулся.
Чтобы забыться, она переехала на Запад, закончила колледж, получила ученую степень. Но и в качестве доктора Гарнет предпочитала движение любому застою – даже вполне благополучному с виду.
– Я всегда была перекати-поле, – признавалась она Чарли.
Ей рано довелось причаститься успехом, ощутить вкус всеобщего внимания к себе. Успех оказался наркотиком, от которого непросто отвыкнуть. Она заставила себя отступить, сохраняя достоинство, и поискать занятие более серьезное. С помощью Чарли ей это удалось. А Чарли, с ее помощью, решился изменить свою жизнь.
Внезапно зажглась люстра, сноп белых горячих самоцветов под потолком.
– Думала, в доме грабитель... Кузина не пригласила тебя остаться у нее на ночь?
– Она поцеловала меня, выразила надежду, что Господь меня не оставит, и отправила к тебе. – Он усмехнулся.
Гарнет вышла обнаженная; как у некоторых жгучих брюнеток, у нее седина выбелила только голову, густой треугольник между ног мерцал под изломанными хрустальными лучами, как мокрый мех арктического тюленя, густой, иссиня-черный. Гарнет шагнула к Чарли и, обхватив его лицо обеими руками, придвинула к своему телу.
Утром они проснулись поздно. Окна спальни выходили на восток, навстречу солнцу, поднимавшемуся над рекой. Простыня была сброшена на пол. День выдался душный и жаркий с самого утра, но обоим лень было вставать, чтобы включить кондиционер. Они лежали рядышком, сонно прижимаясь друг к другу, лениво разглядывая бледно-розовую обшивку потолка.
– Она правда сказала: «Да поможет тебе Бог»?
– Она пыталась отговорить меня от крестового похода.
– И... хм... – Гарнет нервно хихикнула, – насколько активно она пыталась отговорить тебя?
– Мы со Стефи больше не любовники, – очень серьезно произнес Чарли. Он немного помолчал. – Она третья, кому я доверяю. Видишь, я раскрываюсь на каждом шагу. К сожалению, я не сильный, самоуверенный, молчаливый самец...
– Три женщины. – Она поморщилась. – Один мой знакомый, отъявленный женоненавистник, сказал бы, что и одной более чем достаточно.
Она потрепала вьющиеся белокурые волосы у него на груди, и его соски воспламенились. Все, что она делала, действовало одинаково. Читай она вслух прогноз погоды, Чарли откликнулся бы эрекцией.
– Если бы у тебя был телефон, я бы позвонил к себе в офис и сказал, что задержался в Талсе. Или Уагадугу.
Она важно кивнула, взмахнув белым хохолком на затылке, похожим на плюмаж балерины.
– И тогда я получила бы благословенную возможность выдавить из тебя еще один оргазм, а потом позвонила молочнику, чтобы привез добавку к завтраку.
Чарли расхохотался.
– Опасно тебя знать, да?
Она сделала умильную гримаску, плутовски скосив глаза.
– Я вовсе не такая плохая, просто я всегда тебя обгоняю. Ненавижу похороны, – добавила она без перехода, перелезая через него, чтобы выбраться из кровати.