Дон Джироламо вкатил тележку в комнату. За ним автоматически закрылась стальная дверь. Он наблюдал, как Санто запирал двери. Потом Санто помог Дону Джироламо вылезти из тележки и усадил его на удобное кресло около маленького камина. Дон Джироламо опустился в кресло и почувствовал, как от огня тело окутало тепло. Санто закатил тележку в угол и подключил мотор для подзарядки. Хорошо бы, подумал Дон Джироламо, и его старые кости подзарядить.
Как ноют кости! Дон Джироламо тяжело вздохнул. Если он не уснет сегодня, то всю ночь будет мучиться от боли в темноте. Он мог выносить боль днем, потому что многое его отвлекало, но никогда cuor della notte. [35]
День теперь сильно отличался для него от ночи. Днем растения давали ему свой животворный ossigeno. [36] Воздух был насыщен им. Он чувствовал, как его легкие наполнялись этой жизненной силой.
А по ночам растения превращались в убийц. Они наполняли воздух смертью. Ночь кишела убийцами. И то, что днем было для Дона Джироламо жизнью, по ночам становилось ядовитым поцелуем смерти.
Джимми подогнал «линкольн» к тротуару на Пятой авеню, в районе пятидесятых улиц, и Палмер вышел из машины. Он отпустил шофера и долго смотрел вслед длинной черной машине, которая слилась с утренним потоком машин и исчезла, направляясь на восток.
Сказал ли он Джимми, чтобы тот забрал его пораньше на ланч? А о том, что сегодня предстоит работать допоздна?
Палмер взглянул на свое отражение в зеркальной вывеске на фасаде банка. Взгляд был мимолетным, но его было достаточно, чтобы убедиться, что все в порядке. Он высок и строен, на нем темно-серое твидовое пальто, его светлые волосы развевает мартовский ветерок. Он редко разглядывал свое лицо. Оно почти не изменилось за последние десять лет, лишь, может быть, слегка запали щеки, да появилось несколько морщинок вокруг темно-синих глаз.
Палмер нахмурился, посмотрел на часы и направился к зданию из алюминия и стекла, в котором помещался самый большой в стране частный коммерческий банк. Было чуть больше восьми тридцати утра, и поэтому двери были еще закрыты. Но привратник, увидев подъехавший «линкольн», широко распахнул дверь прежде, чем Палмер успел дотронуться до нее. В соответствии с правилами его кобура была расстегнута, а рука лежала на оружии.
— Спасибо, Эд.
— Доброе утро, мистер Палмер.
Палмер быстро прошел по серым и белым плитам холла к лифту. Несколько кассиров подняли головы. Женщины улыбнулись. Все вокруг засуетились. Другой служащий нажал кнопку лифта, распахнул дверь.
— Спасибо, Гарольд.
— Доброе утро, мистер Палмер.
Его улыбка оставалась на лице до тех пор, пока не закрылись двери лифта. Когда щель между дверьми стала совсем маленькой, Палмер увидел, как улыбка Гарольда погасла. Щелк — и все.
Вот ублюдок, подумал Палмер, представив, как трудно было Гарольду лишнюю долю секунды сохранить эту его улыбку убийцы. Лифт поехал наверх, и Палмер закрыл глаза, стараясь, чтобы его желудок поднимался с той же скоростью. Однажды, прочитав различные законы Ньютона, он выяснил, что его желудок падает, когда лифт поднимается. Но это не его вина, решил он, если желудок хочет прокрасться в пищевод.
Вторник обещает быть очень интересным.
Вчера Элстон, который первый обнаружил сбои в Народном банке Вестчестера в его кредитовании, просмотрел массу газет и журналов, где банк делал кое-какие намеки на свою позицию в отношении акционеров. Даже из этих полунамеков, недоговоренностей, умолчаний было ясно — и Палмер должен был в этом согласиться с Элстоном, — что что-то было неладно с «Вестчестером».
До сегодняшнего дня Палмер позволял событиям идти своим чередом, стараясь не спугнуть руководство банка, чтобы оно не стало изобретать оправдания, но на собрании, где должно было обсуждаться много других вопросов, Палмер предполагал задать пару резких вопросов. Собрание будут проводить в зале приемов в финансовом Центре, вот там-то он и пощекочет нервы старому Фелсу Лэсситеру, который был президентом Народного банка с тысяча девятьсот тридцать третьего года.
Он знал, что у Фелса не найдется что ответить. Фелс был похож на многих руководителей менее крупных институтов: он очень мало знал о собственной деятельности, о бизнесе в целом и о банковском деле в частности. В большинство случаев, когда небольшой банк активизировал свою деятельность, кто-нибудь, кто знал достаточно и владел ситуацией во всех трех планах, держал на виду подобного человека. В случае Фелса, думал Палмер, это был кто-нибудь из его вице-президентов, который сумел скупить большую часть акций Народного банка. Через некоторое время, после почти десяти лет ожидания, они будут соответствовать стоимости акций ЮБТК. Вот тут-то и выиграет тот, кто сумел выждать момент, обменяв эти акции на акции ЮБТК.
Палмер просмотрел список сотрудников банка, которых он знал, он решил, что это может быть Ральф Фенгер, экс-вице-президент, или, может, глава исполнительного комитета Чарли Корнблат. Они были достаточно жадны, но ни у одного не хватило бы мозгов на это. Здесь кто-то другой, кого он не знает.
Дверь лифта открылась, и солнечный свет ослепил Палмера. Стеклянная крыша мансарды позволяла мартовскому солнцу беспрепятственно проникать до самого коврового покрытия темно-бордового цвета.
Прищурившись от солнца, Палмер быстро прошел по коридору в свой кабинет, ЮБТК был двуглавой гидрой. Один из главных офисов, очень современный, находился на Манхэттене, а другой — в старом особняке на Броуд-стрит в финансовом районе. Оба офиса считались основными, но лишь один был руководящим. Тот, в котором постоянно находился Палмер. Но сегодня он будет раздваиваться: утро проведет на Манхэттене, а во второй половине дня будет работать в другом офисе.
Хотя Палмер и подозревал самое худшее, он не мог поймать с поличным своего секретаря, мисс Зермат, а именно — доказать, что она действительно продает копии его бизнес-плана мелким служащим обоих банков. Не мог также Палмер доказать, что служащие устраивают свои долгие сиесты, лишь сверившись с его расписанием и точно зная, где он будет находиться в это время. Палмер, естественно, не спрашивал их начальников, так ли это. Он давал мисс Зермат подробный распорядок, а потом иногда внезапно нарушал его. Это держало подчиненных в напряжении, а их начальников забавляла эта игра.
В этот час мансарда была пустынна. Палмер вошел в свой кабинет и, как случается в солнечное утро, зажмурился.
Широченное поле стеклянной крыши, окна в крыше, потолок полукруглый, будто крыло птицы, уходящей вдаль, где возвышались двадцатифутовые окна, давали Палмеру ощущение, что он вошел в узкий конец мегафона, и если прочистит горло, то в дальнем конце комнаты звук приобретет громовой раскат.