Брекен бросила одеяло на землю, обхватила ногами основание ближайшей колонны, подтянулась и, цепляясь за фронтон, перебралась на верхнюю плиту. Дойл швырнул ей одеяло и вскарабкался следом. Кожа чувствовала ледяное прикосновение мрамора, от морозного воздуха его достоинство сморщилось. Зато с могилы полковника Диеринга открывался великолепный вид на дом, сад и поля. Глядя вниз, на склон холма, Дойл заметил обломки мебели, разбросанные на мокрой траве, последнего отъезжающего гостя и, в отдалении, сезонных рабочих, которые трудились на свежевспаханных полях, сажая клубнику, даже в такой ранний час.
Потом Брекен расстелила одеяло, они завернулись в него и прямо там, над разлагающимися останками полковника Броуди Диеринга, этого доблестного усмирителя индейцев, занимались любовью с неожиданной нежностью, которая напомнила скоротечную сладость студенческих дней: Брекен, с розой в волосах, изящно вальсирует на балу женского общества в семинарии, они крепко прижимаются друг к другу на веранде какого-то старинного дома при свете луны. Как в ней могли сочетаться чувствительность и грубость? То она лакает виски и швыряет туфли в вышибал, то льет горькие слезы над слоненком, покинутым матерью, после программы о дикой природе. В девятнадцать лет, при всей своей искушенности, даже Брекен сохранила определенную невинность, тайные закоулки души, еще не попавшие в жестокие тиски мира.
Через час над холмом поднялось бледно-желтое солнце, и они снова занялись любовью. Когда они отодвинулись друг от друга, Брекен вытащила откуда-то пачку «Кул ментоле» и закурила. Сигаретный дым медленно поднялся в небо.
– Откуда ты их взяла?
– Прямо из задницы, милый, – ответила Брекен, протягивая ему пачку. Потом добавила: – Да я шучу.
Но Дойл все равно отказался. Они немного помолчали, пока солнце согревало сад. Теперь ветер доносил до них сильный запах удобрений с клубничных полей.
– Что заставило тебя решиться на это? – наконец спросил Дойл.
– На что? – спросила Брекен, уголком рта выпуская дым в противоположную от него сторону.
– Посадить клубнику.
– Похоже, у меня не будет детей, – сказала она. – Я должна заставить хоть что-то расти.
– Ты все еще можешь родить, – сказал Дойл. – По крайней мере одного. Особенно теперь. Медицина…
– Только не я, – прервала его Брекен. – Слишком много абортов. Там все в шрамах. Я представляю, на что это похоже. – Она постучала костяшками пальцев по мрамору. – Как в гробнице этого ублюдка. Все черное от распада, с пятнами красной ржавчины.
Они погрузились в молчание, возможно, чтобы отдать дань нерожденным детям. Потом Брекен перекатилась на спину, ее соски заострились от морозного воздуха.
– Послушай меня внимательно, милый, – сказала она внезапно тусклым, безразличным тоном. – Я должна спросить тебя кое о чем. Я должна спросить, не продашь ли ты «Пиратский остров». Мне.
Дойл не совсем понял. Он попросил ее повторить.
– Ты все слышал, – сказала Брекен.
– Ты скажешь мне, кто тебя попросил? – тихо сказал Дойл.
Брекен помотала головой.
– Я не могу, – сказала она.
Дойл почувствовал, что начинает злиться.
– Так вот зачем все это.
– Нет, милый! Это все было для тебя и для меня, чтобы снова побыть детьми. – Брекен села и попыталась обнять его, но он ее оттолкнул.
– Оставь, – сказал Дойл. – И скажи Таракану, пусть засунет свое предложение в жопу.
Он резко отодвинулся и спрыгнул на мягкую почву в тюльпаны.
– Тимми, пожалуйста! – Брекен свесилась с края плиты.
Дойл неохотно повернулся и посмотрел вверх. Излишества вечера оставили на ее лице следы в виде тревожных красных ободков вокруг глаз. Она выглядела старой и источала похоть.
– Я не знаю никого по имени Таракан, – сказала она.
Дойл пристально посмотрел ей в глаза. Она моргнула и отвела взгляд. Он подумал, что, возможно, она солгала.
– Тогда кто? – спросил Дойл. В это утро он не был настроен на разгадывание загадок.
Брекен помотала головой.
– Я не могу тебе сказать, – сказала она испуганно. – Поверь, тебе лучше не знать. И послушай, это же не значит, что тебе некуда будет пойти. После продажи ты сможешь на некоторое время переехать ко мне, а потом мы вернемся в Нью-Йорк. Это будет снова как китайский ресторан. Ты действительно должен над этим крепко подумать, Тимми, потому что это скорее всего твой последний шанс продать «Пиратский остров» по-хорошему.
– Скажи, что ты знаешь, Брекен! – Теперь Дойл орал. – Меня пытались спалить, угрожали, чуть не убили; копы из службы считают, что я истязаю животных, констебль Смут думает, что я член ИРА, а ты, на хрен, играешь в молчанку! Это не гребаная игра, Брекен! Это очень серьезно. Что происходит?
Двумя пальцами Брекен провела по губам, словно застегивая их на молнию. Она была одновременно и капризной, и непоколебимой, и если что-то решила, значит, так тому и быть. Дойл знал, что она не заговорит. Она протянула руку.
– Помоги мне спуститься, – сказала она, пытаясь улыбнуться, – и я скажу тебе, кто здесь ни при чем.
– Сама как-нибудь справишься, – сказал Дойл, развернулся и зло зашагал через сад к дому, оставив Брекен сидеть наверху, на мраморной гробнице ее предка, голую и полную тайн.
Из-за дуба, дико размахивая руками, выпрыгнул мальчишка-мексиканец, прямо в том месте, где частная дорога Диерингов переходила с гравия в асфальт. Дойл резко крутанул руль, чтобы не сбить паренька, и бампером протаранил сорняки, выросшие до размера молодого деревца. Через секунду машина остановилась в кустах, в нескольких дюймах от глубокого оврага.
Мальчишка продрался сквозь кустарник к машине и начал царапать стекло, пока Дойл окончательно не пришел в себя и не опустил его. Мальчишке было лет двенадцать-тринадцать, тощий, щеки ввалились от голода. У него была смуглая кожа с красноватым оттенком, присущим уроженцам глухого Юга, где Мексика плавно перетекает в леса Гватемалы и где остатки племени майя прячутся у полупотухших вулканов под покровом джунглей.
– Рог favor – помогите! – кричал мальчишка, изо всех сил дергая ручку двери. – Вы, быстро, помогите! Vamonos! [95]
На нем была рваная футболка с надписью «Чикаго Бирс» и грязные штаны цвета хаки. И то и другое представляло собой весьма сомнительную защиту от утреннего холода. На нем не было ни куртки, ни носков, только старые летние ботинки, зашнурованные обычной капроновой веревкой.
– Calmate, vengo! [96]
Дойл выбрался из машины, мальчишка схватил его за руку и потащил через кустарник. Ветки хлестали по лицу, они с трудом спустились в овраг, перелезли через упавшие бревна, облепленные скользкими лишайниками. Вскоре они выбрались на узкую тропу, деревья начали редеть, и они вышли к вырубке. Ужасная вонь доносилась из устроенной прямо в канаве уборной – очевидное доказательство того, что перед ними был лагерь нелегалов. Жалкое скопление потрепанных палаток, навесов, сооруженных из деревянных ящиков и кусков утеплителя, старых грузовиков-пикапов с еле держащимися самодельными тентами. Выстиранная одежда, протертая до дыр, хлопала на веревке, привязанной к воткнутым в красную жижу палкам.