– А что будет с «Сотней»? – Это было единственное, что пришло Дойлу на ум.
– «Сотня» может гнить дальше, – сказала Брекен. – Двери и окна – настежь, в холле хозяйничают ветер и дождь. Я всегда ненавидела это старое гнездо. Слишком много истории, гнусной в основном. Пока-пока, дорогуша!
– Подожди…
Она повесила трубку.
Дойл тяжело оперся о морозильник и представил Брекен, живущую в каком-то грязном мексиканском городке на границе за толстыми стенами укрепленного поселения, ставшую игрушкой неотесанных мужиков, представил их смуглые руки на ее бледной, прохладной коже. Она начала падение еще во времена учебы в колледже – с той самой ночи в «Сигма ню», когда они познакомились, когда, скинув одежду, голая и восхитительно пьяная, она бросилась с каминной полки в танцевальном зале в первые попавшиеся руки, случайно оказавшиеся руками Дойла. И он подумал – ведь она с тех пор так и падает, и не дай ей бог достать до самого дна. В известном смысле Брекен просто следовала траектории, заданной много лет назад, когда в один прекрасный день полковник Броуди Диеринг пригнал первую партию африканских рабов с одного из своих кораблей в эту дикую местность. Их руками он собирался расчистить ее и со временем получить урожай, применяя в качестве основного стимула плеть.
Дойл на секунду поднес трубку к сердцу, как человек, снимающий шляпу в дань уважения покойному, потом аккуратно положил ее на рычаг, пошел наверх в свою комнату, залез между простынями и проспал следующие четырнадцать часов.
День клонился к вечеру, когда после долгого забытья в дремоту проник голос, словно услужливая богиня нашептывала ему на ухо, что пора вставать. Дойл проснулся, хмельной от сна, последовал за тихим шепотом богини вниз по лестнице в кладовую в дальнем конце коридора и долго рылся в куче рухляди, пока не выкопал старую коробку, хранившуюся со времен его учебы в университете, помеченную «Книги и пр.». Он порвал тонкую ленту и сразу нашел то, что искал, – потрепанную книгу в черной обложке издательства «Пингвин»: «Плутарх. Жизни доблестных римлян». Он вернулся с книгой в комнату, забрался в кровать и перечитал «Жизнь Гая Мария». Плутарх кратко излагал биографию жестокого консула, блестящего полководца и политика, который превратил римские легионы в грозное оружие, покорившее мир.
Марий происходил из глухой провинции и стал одним из великих людей республики – это означало, что он вел жизнь, полную коварства и жестокости. И как политику, и как военачальнику, ему приходилось защищать себя от влиятельных врагов в ситуациях, когда преимущество было не на его стороне. Как-то он оказался втянутым в политическую распрю между некоторыми знатными сенаторами и популярным трибуном Сатурнином. Он пригласил обе стороны в свой огромный старый дом возле форума. Трибуна Сатурнина он проводил через заднюю дверь и устроил в дальней комнате. Тем временем сенаторы пришли через переднюю дверь. Потом, повествует Плутарх, «Марий, солгав, что страдает расстройством желудка, под этим предлогом бегал через весь дом то к одним, то к другому, подзадоривая и подстрекая обе стороны друг против друга», чтобы спасти свою шкуру.
«Вот оно», – подумал Дойл.
Он прочитал этот отрывок дважды, закрыл книгу и швырнул ее на пол возле кровати. Потом, тщательно все обдумав, он встал, плеснул в лицо немного воды, сунул ноги в тапочки дяди Бака, надел его шинель и спустился в бар, чтобы сделать необходимые телефонные звонки.
Последним был звонок на мобильный Мины. Она куда-то ехала – на заднем плане слышался свист проносящихся мимо телеграфных столбов.
– Мина у телефона.
Дойл задержал дыхание.
– Алло?
– Привет, – сказал Дойл, пытаясь придать голосу самый соблазнительный тон. – Это я.
– Кто «я»?
– Дойл.
– Дойл? – Судя по голосу, для нее это было полной неожиданностью.
– Точно, – сказал Дойл.
– Я, на хрен, удивлена, что ты все еще жив, – сказала Мина. – Па реально все задолбало. Он хочет обратно свою машину, и он хочет твою голову на тарелке.
– Да, как дела у старого короля?
– Как я уже сказала – его все задолбало. Вроде бы ты оставил бедного Фини без штанов в лесу.
Дойл удовлетворенно хмыкнул.
– Да уж, было дело.
– Ты забавный, очень забавный человек, Дойл. – Было слышно, что ей не смешно. – К сожалению, ты, кроме того, реально мертвый забавный человек. Зачем ты это сделал? Все уже почти кончилось…
– Послушай, мы можем обсудить это дерьмо потом, – прервал ее Дойл. – В постели. Прямо сейчас я хочу, чтобы ты приехала в Сан-Франциско.
– Что?
– Именно. Я в Сан-Франциско, – сказал Дойл, он выглянул в окно и увидел дробленый ракушечник парковки и теряющиеся вдали стволы сосен. – Сегодня здесь прекрасно, солнечно и прохладно. Сейчас я почти вижу Беркли на другой стороне залива. Постой, здесь проходит регата – четыре белых парусных шлюпки с радужными парусами скользят по воде. Если прижаться носом к окну, то можно увидеть трамвай, поднимающийся по Хойт-стрит. И кровать огромная. С пологом на четырех столбиках, балдахином и… – он решил добавить еще деталь, – внутри он вышит звездами.
– Ты шутишь, да? – спросила Мина, ее голос дрожал.
– Нет, – сказал Дойл. – Я остановился в «секвойя свит» [160] в «Гумбольт Арме В amp;В» [161] в Сан-Франциско, я сейчас здесь. И я заказал тебе рейс первым классом, вылет завтра из BWP. [162] Я хочу, чтобы ты села в этот самолет, детка. И я буду ждать тебя здесь с охапкой роз и бутылкой шампанского. Что скажешь?
Молчание. Дойл больше не слышал свиста телеграфных столбов – она остановилась у обочины в ошеломленном молчании.
– Мина! – позвал Дойл. – Ты там?
– Я здесь, – через секунду сказала Мина. – Я просто думаю, ты сошел с ума или нет.
– Послушай, – сказал Дойл, – ведь это ты говорила о том, что хочешь посмотреть Сан-Франциско. Ну вот, я здесь. Жду тебя.
– Ты такой наглый, – сказала Мина. – А что если я пошлю туда па с парочкой головорезов?
– Моя жизнь в твоих руках, – сказал Дойл. – Но я не думаю, что им понравится здесь так же, как тебе.
Мина снова надолго замолчала.
– Решайся, – вкрадчиво сказал Дойл.
– Первым классом?
– Да, – ответил Дойл. – Без пересадок. Он мне обошелся в две с половиной тысячи. Мы проведем прекрасную неделю вместе и, может быть, придумаем, как решить это дело с твоим отцом и что делать с остатком нашей жизни. Что скажешь?