Коммунизм тем самым предлагает иную трактовку европейской идеи — суть ее составляет не обмен, но долг. Нельзя сказать, что это положение (см. рыцарскую этику, христианскую мораль, гуманистическое искусство) вовсе незнакомо Европе. Просто коммунизм возводит принцип этический (долг) в принцип исторический. Предполагается, что в коммунистические отношения вступят высокоморальные щедрые люди — они не будут торговаться за привилегии, но будут отдавать свое — не считая, и брать только необходимое. Пресловутая формула коммунизма «от каждого по способностям, каждому по потребностям» вызывает много насмешек как быть, если способностей у индивида нет, а потребности есть? Дармоедов поощряем? Однако смысл социальной формулы не в измерении способностей, а в принципе морали: сознательный член общества отдает другим все, что способен отдать (по способности), а себе берет лишь то, что действительно необходимо (по потребности). Здесь нет и не предвидится равноценного обмена (ср. сегодняшний лозунг «нефть в обмен на продовольствие»), коммунизм вообще обмен отвергает — забота важнее. Вообще говоря, трудно придумать более благородную социальную позицию. Сегодня, когда принцип потребления основан на приобретении избыточного, а принцип политики основан на невнимании к чужому горю — такая конструкция выглядит нереально. Однако многие мыслители именно о таких отношениях мечтали. В основе отношений будет лежать всеобщая забота, а не расчет — отношения трудящихся перейдут в область, именуемую любовью. Тем самым социальная жизнь напитается силой, способной (согласно Данте, например) двигать светила. Можно предположить, что данная сила обладает не меньшими возможностями, чем денежные знаки, и стимул существования будет не менее силен, чем страсть к потреблению. Общество таких бескорыстных людей просто не нуждается в обмене и соревновании — каждый из них силен своей любовью, напитан своим достоинством.
Это, конечно, трудно вообразить на практике. Очевидно, что взаимная ответственность может возникнуть лишь среди трудящихся, а не среди праздных людей — в таком случае, непонятно, как смогут трудящиеся отказаться от труда и перейти к высокому досугу? Предполагается, что постепенно труд уступит место высокому досугу, каковой является целью свободной личности, но сумеют ли отдаться досугу те, кто привык исключительно к труду? Или для них высокий досуг и есть труд? Этот пункт не вполне понятен. Интересно также, не исчезнет ли принцип взаимной ответственности на стадии высокого досуга? Например, Рабле считает, что всякий обитатель аббатства Телем может делать что хочет (на дверях аббатства написано «делай что хочешь»), но когда один телемит захочет играть на лютне, другие обязательно захотят слушать игру, и т. п. На практике так случается редко.
Коммунистическая фантазия сталкивается с простым вопросом: гуманизм — насколько это массовое явление? Тоска по Возрождению во времена промышленного капитализма — вот что такое коммунизм. Флорентийскую республику трудно увеличить до размеров земного шара, а именно об этом идет речь. Мечтать-то можно, а управлять людьми надо сегодня.
Очевидно, что утопии не отменяют общее движение истории, а существуют в ней как острова — даже в сознании автора. Обмен как движущая сила истории сохраняет свое значение, фантазии тоже подчинены закону обмена: идеологи компартий меняют проекты завтрашнего дня на власть сегодня.
Во-вторых, коммунизм может рассматриваться как социальная практика. Не обязательно лагеря. Например, Шпенглер считал, что идеи Маркса более трезво выражены исконным прусским социализмом (социализмом Фридриха-Вильгельма I), и практический социализм возьмет верх над утопией. Подтверждений этому предположению достаточно много.
Впрочем, прежде всего, говоря о коммунистическом строительстве, вспоминают лагеря. Были прецеденты строительства общества равных (или якобы равных) в России, Камбодже, Китае, на Кубе и во Вьетнаме. Большинство из тех, кто принял участие в экспериментах — ужаснулись. Считается, что коммунистическая практика антигуманна.
Некоторые исследователи, однако, полагают, что практика извратила теорию. Распространено суждение, что не только коммунизм никогда не был построен, но даже и то, что называлось социализмом — таковым не является. Возникает законный вопрос: а что же это тогда было за колючей проволокой? Какой строй? Ответа нет.
Есть также мнение, что ориентироваться на утопию не обязательно: коммунизм не есть идеальное общество, но, напротив, конкретный строй (см. Зиновьев «Коммунизм как реальность»). Коммунизм не рай, считают иные ученые, коммунизм не предполагает милосердия, но сетовать на отсутствие данной характеристики у общества — нелепо; не ожидаем же мы от промышленного капитализма вкладов в африканское сельское хозяйство. Зато коммунизм представляет коллективное начало, которое само по себе ценно, у коллектива много преимуществ. Суровые практики наблюдались среди идеологов коммунистических государств, постулировавших этапы построения коммунизма («социализм, развитый социализм», и т. д.), предлагавших народу смириться с жертвами ради прогресса.
С другой стороны противники коммунизма, деятели так называемой консервативной революции, например, или сторонники рыночного капитализма — также считали, что коммунизм уже вполне проявил себя, другого не будет. Коммунизм — это реальность, считали они, противостоять ему надо сегодня, поскольку зло очевидно.
Реальному коммунизму можно вменить бесчисленное количество преступлений. Поскольку данный строй неизбежно связан с отказом от прав и принятием обязательств, он имеет много общего с казармой, тюрьмой и больницей. Люди принуждены участвовать в построении чего-то, что им вменяют как благо, а они так не считают, и гибнут на бессмысленных стройках. Очевидно, что утопия, принятая как руководство к действию, назначает кого-то на роль рабочих, а кого-то на роль управляющих. Этим последним приходится проявлять жестокость, чтобы поскорее пройти скучные года строительства и приблизиться к цели. Применяя власть и жестокость, они постепенно входят во вкус, им нравится управлять. Цель отдаляется, а затем подменяется методом управления. Отчего-то предполагается, что не-идеальный правитель может привести общество в идеальное состояние (например, Телемскую обитель строят согласно проекту брата Жана — пьяницы и драчуна). Это допущение породило ужасные примеры в истории: негодяи использовали коммунистическую риторику для управления массами. Собственно, другой истории у коммунизма не было. Такое общество называют «закрытым», и идеологов такого общества считают врагами свободного развития человека.
Считается, что если бы коммунисты не провозгласили принцип классовой борьбы — жертв в мире было бы меньше. Правды ради, надо отметить, что коммунистические тираны погубили не больше народа, нежели тираны капиталистические, а значительно меньше. Все-таки у капиталистических обществ было больше времени на убийства, они существуют в истории намного дольше. Если посчитать жертвы войн, колонизации, экономических трюков — то узники ГУЛАГА останутся в меньшинстве. Кастро навредил людям меньше, чем гаитянский диктатор Дювалье, Альенде был менее свиреп, чем Пиночет. Сталин был кровопийцей, и до сих пор ведется тяжба: кто извел народу больше, он или Гитлер. Парадоксально то, что многие преступления, вмененные коммунизму (диктатура, социальное неравенство, тотальный контроль, экспансионизм) имеют капиталистическое происхождение и заимствованы коммунизмом из исторического опыта предшественников. Вероятно, основной причиной того, что в последнем веке именно коммунисты считаются самыми тираническими, является элементарная обида: коммунисты обещали равенство, а сами в тюрьмы сажают. Этот подлог Орвелл описал знаменитой формулой «все звери равны, но некоторые звери равнее других».