— С таким добром тебе свою башку не уберечь, желтолицый кенгуренок.
Ори не понял слов. Однако вскоре их смысл стал ясен ему, и тогда появился Тайми. Понял он и то, что, если Тайми будут хорошо платить, и владельцу тоже, Ори может считать себя в безопасности и здесь, и на улице, а в его отсутствие комната его будет неприкосновенна. В качестве дополнительной меры предосторожности, сознавая опасность того, что он доверился этим людям, Ори с помощью знаков и терпения дал им понять, что эти два мешочка были лишь малой частью его богатства, которое надежно охранялось в укромном месте в деревне и которое он готов был щедро тратить на свою защиту и на все остальное, что ему понадобится.
— Ты хозяин, чего надо — говори, получишь. Меня зовут Бонзер, я австралиец. — Как почти все в Пьяном Городе, он постоянно почесывался из-за блох и вшей, зубов у него осталось мало, и они торчали в разные стороны, и от него воняло. — Хозяин. Это означает итибан. Номер один. Вакаримасу ка?
— Хай, домо.
Дверь открылась, и это вывело его из задумчивости. Тайми принес ему высокую кружку пива.
— Хозяин, я сейчас пойду пожру. — Он прокашлялся. — Жор, кушать, вакаримасу ка?
— Хай. — Пиво утолило жажду Ори, но не принесло ему покоя, и его никак нельзя было сравнить с пивом, которое подавали в деревне. Или дома в Сацуме, или в Ёсиваре, или в гостинице Полуночных Цветов в Канагаве. Или в любом другом месте.
«Я, должно быть, схожу с ума, — подумал он, хмуря лоб в недоумении. — Эта гайдзинская шлюха с кожей цвета жабьего брюха и пахнущая рыбой была хуже, чем самая мерзкая старая ведьма, которая у меня была когда-либо, и все же я дважды испытал Облака, Пролившиеся Дождем, и хотел ещё и ещё.
Что в них есть такого? Что это — их голубые глаза, белая кожа, светло-каштановые волосы на лобке? В этом сегодняшняя шлюха почти не отличалась от неё, во всем остальном — да. — Его пальцы бессознательно поигрывали золотым крестиком, который он носил на шее. Губы искривились в усмешке. Тогда, в подземном ходе, он обманул Хирагу. Кусочек металла, который он выбросил, был последним из его золотых обанов. — Я рад, что сохранил её крест, он не дает мне забыть. И он очень пригодился мне в другом: эти глупые гайдзины думают теперь, что я христианин. Что такое скрыто в их женщинах, что превращает меня в безумца?
Это карма, — решил он наконец, — карма, что нет никакого ответа, никогда не будет никакого ответа, кроме… кроме как послать её дальше в вечность».
Он представил, как стискивает руками её шею, его член глубоко погружен в неё, и по коже пробежал озноб и чресла вновь стянула пульсирующая боль, словно у него ничего не было только что. Вновь комната качнулась, поплыла и стала давить, давить на него… Он спустил ноги на пол, сунул в карман свой «дерринджер», надел короткую кожаную куртку и спустился вниз.
— Хозяин? — Тайми кашлянул и поднялся от тарелки, на которую был навален рис с мясным рагу, собираясь сопровождать его, но Ори, махнув рукой, усадил его на место, знаком показал второму человеку, чтобы тот охранял комнату наверху, и вышел.
Хирага сразу же заметил его. Он был на другой стороне этой многолюдной грязной улочки, где сидел на скамейке снаружи грязного бара. Перед ним стояла выдолбленная горлянка с пивом, к которой он не притронулся, а вокруг него не смолкал людской гомон: люди пили, стояли, лежали мертвецки пьяные на скамейках, брели к себе в ночлежные дома или на постоялые дворы, направлялись в любимый бар или игорное заведение, которые лепились друг к другу, образуя трущобы под стать, если не хуже, иным в Лондоне. Эти люди являли собой разноязыкую массу, состоявшую из европейцев, азиатов, евразийцев, профессиональных рабочих и тех, кто брался за любую работу, какая подворачивалась. Каждый был вооружен по меньшей мере ножом и одет примерно так же, как сам Хирага. Здесь были отдыхавшие после рабочего дня парусные мастера, приказчики корабельных лавок, механики из ремонтных мастерских — новая профессия, рабочие десятков специальностей, связанных с кораблями. С нищими и бродягами здесь мешались пекари, мясники, пивовары, ростовщики и все остальные, кто обслуживал эту часть Иокогамы и питался за её счет, по общему согласию отдельно от деревни и Города Толстосумов, как называли здесь ту часть, где жили коммерсанты.
Его жертва брела к берегу, похоже, без всякой цели и без телохранителей, о которых его предупредили. Волнение Хираги усилилось. Теплая рукоятка револьвера оставляла приятное ощущение в ладони. Пальцам мучительно хотелось сжать её, навести ствол и нажать на курок, чтобы покончить с этой угрозой его будущему среди гайдзинов и потом начать хладнокровное отступление в безопасное место через Ничейную Землю или вдоль берега к миссии.
Теперь они приближались к маленькой главной площади рядом с променадом и берегом, вокруг которой теснились бары, харчевни и постоялые дворы, сражавшиеся друг с другом за клиентов. Это был самый дальний конец Поселения, самая узкая его часть, зажатая между морем и загибающейся оградой, в которой были проделаны Южные ворота. Как и у Северных ворот, ограда была высокой и крепкой и заходила в море. Выйти отсюда можно было только через перегороженные и охранявшиеся Южные ворота.
Площадь была запружена народом. В основном это были британские солдаты, матросы и моряки с торговых кораблей, немного французов, американцев, русских и евразийцев. Ори аккуратно протолкался сквозь них и встал на краю променада. Взгляд его был устремлен в море. На море поднялись трехфутовые волны, вода была черной и грязной. К северу, в полумиле от них, он увидел, как зажигаются огни в торговых домах и во французской миссии. И на верхнем этаже фактории Струанов, которая вместе с факторией Броков возвышалась над остальными на берегу.
«Сегодня? Должен ли я попытаться сегодня?»
Ноги сами понесли его в ту сторону. Вдруг раздался глухой подземный гул и такой шум, будто скорый поезд, грохоча колесами, устремился на них где-то там, внизу, всего в нескольких футах от поверхности. Земля сдвинулась, и вместе с остальными на площади он покачнулся, слабея от дурноты, и упал на четвереньки, вцепившись в землю, которая затряслась, поднялась, опустилась и замерла. Мгновение тишины. Потом чей-то всхлип, крики, проклятия, потом все разом оборвалось: ударил второй толчок. Вновь земля осела назад, не так страшно, как в первый раз, но все же достаточно страшно, и тряслась, и тряслась, и вздымалась, и дрожала, и опять замерла. С крыши посыпалась черепица. Люди, кто бегом, кто ползком, заспешили подальше от дома. Снова тишина, которую можно было почти потрогать руками: молчали люди, молчали чайки, молчали звери. Земля ждала, все ждало. Прижимаясь к земле, бормоча молитвы, проклятия, молитвы. Ждали.
— Ну что, ради бога, кончилось, что ли? — выкрикнул кто-то.
— Да…
— Нет…
— Погодите, мне ка…
Снова глухое и грозное ворчание. Кто-то завыл от страха. Гул нарастал, земля повернулась, вскрикнула и опять успокоилась. Несколько лачуг рухнуло. Раздались крики о помощи. Никто не шевельнулся.