— Благодарю вас за вашу заботу, Райко-сан, но вы договорились с моей мамой-сан, что не станете расспрашивать меня или пытаться проникнуть в мое прошлое, не будете пытаться узнать, откуда я родом или какие причины мной движут. В обмен вы делите с нею часть денег, которые я заработаю в этом году и, возможно, в следующем. Позвольте мне повторить ещё раз: причина, по которой я принимаю этот возможный контракт, заключается в том, что я желаю его заключить.
О да, я желаю этого, и мне так повезло.
Ей исполнилось двадцать два года. Она родилась на ферме в пригороде Нагасаки, в провинции Хидзэн на Южном острове. Когда ей было пять лет, её пригласила в Плывущий Мир одна из тех многочисленных женщин-посредниц, путешествовавших по всей стране в поисках девочек, которые могли бы в будущем стать гейшами, девами искусства, — их, подобно Койко, должны были обучать поэзии, каллиграфии, игре на сямисэне и другим искусствам, — а не просто нэцудзэ-дзин, девами для утоления страсти. Её родители согласились и получили деньги и вместе с ними долговое обязательство на пять ежегодных выплат, начиная с одиннадцатого года после заключения договора; сумма этих выплат будет зависеть от успехов ребенка.
Как гейша она не достигла больших высот — ни в игре на сямисэне, ни в пении, ни в танцах, ни как актриса, но как нэцудзэ-дзин с пятнадцати лет, когда она приняла своего первого клиента, обученная лучше своих сверстниц, она быстро стала зарабатывать большие деньги и маме-сан, и себе. В те дни её звали Гёкко, Лунный Луч, и хотя тогда в Нагасаки было много иностранцев, она не знала ни одного из них, её дом принимал только японцев самого высокого ранга.
Как-то в октябре, в Месяц Без Богов, она приняла нового клиента. Он был на год старше её, восемнадцатилетний госи и сын госи — средней руки фехтовальщик и средний солдат, но для неё он был мужчиной её мечты. Звали его Син Комода.
Их страсть расцветала. Как ни старалась мама-сан сдержать их взаимное влечение — юноша был беден, его счета оставались неоплаченными, — её слова и запреты не оказывали никакого воздействия. До весны следующего года. Ничего не говоря Гёкко, мама-сан отправилась в дом юноши, поклонилась его матери и вежливо попросила об оплате.
Денег на оплату счетов не было. Мать юноши попросила об отсрочке.
Юноше было запрещено видеться с Гёкко. Внешне он подчинился воле родителей, но их слова ничего не изменили в его сердце.
Не прошло и недели, как они, переодевшись, убежали вместе, затерявшись в разраставшемся порту. Там они изменили свои имена и на те деньги, что она скопила, и драгоценности, которые она взяла с собой, купили самые дешевые билеты на каботажное судно, отплывавшее в тот день в Эдо.
Через неделю имя Сина Комоды было покрыто бесчестьем в его деревне и сам он объявлен ронином. Мама-сан вновь пришла к его матери. Оплата счетов их сына была вопросом сохранения лица, вопросом чести. Единственной ценностью, которой обладала его мать, и её гордостью были длинные прекрасные волосы. С согласия мужа она отправилась к изготовителю париков в Нагасаки. Мастер без колебания заплатил. Этих денег едва хватило на то, чтобы оплатить долг их сына. Таким образом, для них честь была сохранена.
В Эдо, израсходовав почти все деньги, Гёкко и Син сумели найти безопасное пристанище в городских трущобах. И буддийского монаха, который поженил их. Без документов — их не было ни у неё, ни у него, — стерев своё истинное прошлое, жить было трудно, почти невозможно, но целый год они были счастливы, все время вместе, на пороге нищеты. Это не имело значения, ибо они наслаждались обществом друг друга, любовь их росла и была плодородна, и хотя её деньги растаяли без следа, как ни старалась она быть бережливой, а его заработок едва мог прокормить их — единственное, что он сумел подыскать, была работа охранником в дешевом борделе, который даже не входил в Ёсивару Эдо, — все это не имело значения.
Ничего не имело значения. Они были вместе. Они сводили концы с концами. И она содержала две их крохотные комнатки в безукоризненной чистоте и сделала из них дворец и убежище для него и их сына, и сколько она ни предлагала, он все отказывался и отказывался:
— Никогда! Никогда, никогда, никогда больше ни один мужчина не познает тебя, поклянись в этом! — Она поклялась.
Когда их сыну исполнился год, Сина убили в пьяной драке. С его смертью всякий свет погас в ней.
Через неделю мама-сан борделя, где работал Син, сделала ей предложение. Она поблагодарила её и отказалась, сказав, что возвращается домой в Нару. На рынке она купила новую яркую свечу, красную, и в ту же ночь, когда малыш уснул, она тихонько зажгла её и стала смотреть на неё и думать, что же ей делать, пока пламя не погасло, взывая к богам, обещая им, что, когда последние всполохи умрут, она примет решение, которое будет наилучшим для её сына, и просила их о помощи, дабы решение было мудрым.
Уже давно погасло пламя; решение было таким простым, таким правильным: она должна отослать своего сына назад к родителям его отца. Её сын должен отправиться в путь один — она должна притвориться, что она и её муж свершили дзинсай, совместное ритуальное самоубийство, как извинение перед его родителями за ту боль, которую они им причинили. Чтобы быть принятым, ребенок должен иметь с собой денег по крайней мере на год, предпочтительно больше. Он должен быть хорошо одет и путешествовать в сопровождении доверенной няни, на это тоже нужны деньги. Только таким образом он сможет вернуть себе наследственное право быть самураем. Последнее, нет никакого смысла в том, чтобы держать клятву перед мертвым, когда речь идет о судьбе их здравствующего сына.
Утром она оставила сына у соседки и на последние деньги купила лучшее кимоно и зонтик, какие смогла отыскать на воровском рынке, потом, без гроша, она отправилась к лучшему парикмахеру рядом с воротами Ёсивары Эдо. Там, за месячный доход в будущем, она выторговала лучшую и самую модную прическу, массаж, макияж, маникюр, педикюр и другие интимные услуги — и информацию.
Информация стоила ей дохода за второй месяц.
Позже в тот же день она вступила в ворота и направилась прямо к дому Глицинии. Мама-сан своим видом повторяла всех других, каких она знала: неизменно безупречные кимоно и прическа, всегда чуть отяжелевшие телом, макияж на лице, который можно было принять за маску, взгляд такой мягкий, когда он обращен на клиента, и становившийся гранитным в мгновение ока взгляд, который мог заставить девушек дрожать от страха, и всегда густой запах лучших духов, какие они могли себе позволить, который, однако, уже не перебивал до конца запах саке, исходивший из каждой поры их тела. Эта мама-сан была худощавой, её звали Мэйкин.
— Прошу прощения, я не принимаю дам без документов или без прошлого, — сказала мама-сан. — Мы здесь все очень законопослушны.
— Для меня большая честь слышать это, госпожа, но у меня есть прошлое, и с вашей помощью мы сможем придумать другое, которое удовлетворит самого дотошного чиновника бакуфу, пока я буду обильно удовлетворять жезл этой любопытной жабы, если сумею его отыскать.