Китайцы, к примеру, могут «делать умилати», могут одними мыслями довести себя до смерти, даже будучи в полном здравии — я видел, как это бывает.
— Господи, я не хочу умирать, у меня сейчас есть все, мне жить и жить. Я хочу жить и хочу поправиться так сильно, что и словами не выразить. Но каждую ночь и каждый день в какой-то момент мысль о смерти ударяет меня… это как самый настоящий удар кулаком.
— Какие лекарства ты принимаешь?
— Просто какое-то питье — в нем есть лауданум, чтобы я лучше спал. Боль совсем несносна, и я так мучаюсь.
— Каждую ночь?
— Да. — Струан добавил, словно извиняясь: — Он хочет, чтобы я прекратил его принимать, говорит, что я… что мне необходимо остановиться.
— Ты пытался?
— Да.
— Но не остановился?
— Нет, пока ещё нет. Моя… моя воля, мне кажется, я утратил её.
— Это одна из скверных сторон этого лекарства, каким бы ценным и замечательным оно ни было. — Он улыбнулся. — Впервые имя «лауданум» этой панацее дал Парацельс. Ты знаешь что-нибудь о Парацельсе?
— Нет.
— Я тоже, — со смехом признался Хоуг. — Как бы там ни было, мы передали название этой вытяжке из опиума. Жаль только, все её производные вызывают привыкание. Но ты и сам знаешь об этом.
— Знаю.
— Мы сможем избавить тебя от этой привычки, это не проблема.
— Это проблема, я знаю об этом, а также и о том, что вы по-прежнему не одобряете нашей торговли опиумом.
Хоуг улыбнулся.
— Я рад, что ты произнес это как утверждение, а не как вопрос. Хотя, с другой стороны, ты её тоже не одобряешь, ни один китайский торговец её не одобряет, но вы все в ловушке. Ладно, довольно экономики, довольно политики, Малкольм. Далее, мисс Ришо?
Струан почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо.
— А теперь, чёрт побери, послушайте и запомните раз и навсегда: что бы ни говорила мать, я уже достаточно взрослый, чтобы разобраться в своих чувствах, и могу делать что хочу! Ясно?
Хоуг ответил ему добросердечной улыбкой.
— Я твой врач, Малкольм, а не твоя мать. Я также и твой друг. Подводил ли я тебя когда-нибудь или любого другого из вашей семьи?
С видимым усилием Струан запихнул свой гнев поглубже, но не смог унять бешено колотящегося сердца.
— Простите, простите, но я… — Он беспомощно пожал плечами. — Извините.
— Это лишнее. Я не пытаюсь вмешиваться в твою личную жизнь. Твое здоровье зависит сейчас от многих факторов. Мне представляется, что она — один из главных. Отсюда мой вопрос. Я задал его по причинам лечебным, а не семейным. Итак, мисс Анжелика Ришо?
Струан хотел, чтобы голос его звучал спокойно и веско, но не справился со своим отчаянием и выпалил:
— Я хочу жениться на ней, и меня сводит с ума то, что я лежу здесь, как… лежу здесь беспомощный. Ради Создателя, ведь я не могу пока даже встать с кровати, не могу мочиться и… вообще ни черта не могу, ни есть, ни пить — что бы я ни делал, внутренности режет, как ножом. Я схожу с ума, и, сколько ни стараюсь, мне кажется, я не поправляюсь ни на йоту… — Он продолжал бушевать, пока не ослабел. Хоуг просто молча слушал его. Наконец Струан замолчал. Потом пробормотал ещё одно извинение.
— Можно тебя осмотреть?
— Да… да, конечно.
С огромной осторожностью Хоуг обследовал его, приложил ухо к груди и послушал сердце, заглянул в рот, взял пульс, пристально рассмотрел рану и понюхал её. Его пальцы нажимали на стенки живота, нащупывая внутренние органы, определяя серьезность повреждений:
— Вот так больно… А так… Вот здесь болит меньше? — Каждое, даже самое легкое, нажатие исторгало из Малкольма стон. Наконец Хоуг выпрямился.
Струан первым нарушил молчание.
— Ну?
— Бебкотт просто замечательно справился с тем, что к настоящему времени уже прикончило бы нормального человека. — Слова Хоуга были взвешены и полны уверенности. — А сейчас мы попробуем провести один эксперимент. — Он мягко взял ноги Струана и помог ему сесть на краю кровати. Потом, обняв Малкольма рукой за плечи и с неожиданной силой приняв на себя большую часть его веса, он помог ему встать. — Осторожно!
Струан не мог пока стоять выпрямившись без посторонней помощи, но он получил впечатление того, что стоит, и это ободрило его. Через секунду-другую Хоуг бережно уложил его назад в постель. Сердце юноши тяжело стучало от боли, но он испытывал огромное удовлетворение.
— Спасибо.
Доктор грузно сел в кресло и тоже некоторое время приходил в себя, восстанавливая силы. Потом сказал:
— Сейчас я оставлю тебя, мне нужно распаковать вещи. Я бы хотел, чтобы ты отдохнул. После того как я повидаюсь с Бебкоттом, я вернусь. Вероятнее всего, мы вернемся вместе. Тогда и поговорим. Хорошо?
— Да. И… спасибо, Рональд.
Вместо ответа Хоуг просто похлопал его по руке, взял свой чемоданчик и шляпу и вышел.
Когда Струан остался один, слезы побежали по его щекам, и с этими счастливыми слезами он уснул. Проснувшись, он почувствовал себя отдохнувшим, впервые посвежевшим и некоторое время лежал неподвижно, ликуя при мысли, что сумел встать с кровати — пусть с чьей-то помощью, но все же он стоял на ногах, а это уже неплохое начало — и что теперь, теперь у него есть настоящий союзник.
С кровати, где он лежал, слегка повернувшись на левый бок, ему было видно в окно море. Море он одновременно и любил и ненавидел, и никогда не чувствовал себя там спокойно, страшась его, потому что оно было своенравно и непредсказуемо, как в тот солнечный день, когда близнецы с боцманом на веслах отошли от берега на какую-то сотню ярдов и вдруг поднялась волна, перевернула лодку, они попали в течение, и оно увлекло их на дно, а ведь все трое умели плавать, близнецы вообще чувствовали себя как рыбы в воде, но оба погибли, выплыл только моряк. Шок, который они тогда испытали, опустошил его душу и едва не убил его отца. Его мать впала в ходячую кому, как это всегда бывало с ней в несчастье, повторяя беспрестанно: «на все воля Божья. Мы должны жить дальше».
Горизонт манил к себе. Вскоре я должен буду вернуться в Гонконг, чтобы встать во главе компании. Через неделю или чуть больше. Спешить некуда. Времени довольно.
Который теперь час?
Поворачиваться и смотреть на часы было не нужно, высота солнца подсказывала ему, что сейчас примерно полдень, и он подумал, что обычно заказывал в это время славный кровавый ростбиф с густым соусом и поджаренной картошкой, и йоркширский пудинг, чашку или две нарезанного кубиками запеченного цыпленка с жареным рисом и овощами и другие китайские блюда, которые готовила А Ток и которые он ел с большим удовольствием — сколько бы его мать, братья, и сестры ни говорили, что они безвкусны, совершенно непитательны, наверняка отравлены и годятся только для язычников…