— Мне бы это совсем не понравилось. Кейси, когда она стала работать со мной, говорила то же самое, но другими словами. Я понимаю, что ты хочешь сказать, Орланда. По крайней мере, могу представить. Но ведь так устроен мир.
— Да, и порой это просто ужасно. О, я не хочу быть мужчиной, Линк. Я очень довольна тем, что я женщина, но иногда это на самом деле просто ужасно. Понимать, что в тебе видят какое-то вместилище, которое можно купить, что после всех этих «удовольствий» ты должна сказать жирному старому развратнику с тошнотворным запахом изо рта: «Большое спасибо», принять свои двадцать долларов и ускользнуть в ночь, как воришка.
— Куда это нас занесло и как? — нахмурился он.
Она засмеялась:
— Ты поцеловал меня.
Он ухмыльнулся, довольный, что им так хорошо вместе.
— Верно. Значит, я, видимо, заслужил лекцию. Признаю себя виновным. Ну, а как насчет обещанного поцелуя?.. — Он даже не двинулся с места. Бартлетт зондировал почву, закатывал пробные шары. «Теперь все переменилось. Конечно, я хотел — как она это назвала? — переспать. Ну да. И по-прежнему хочу, даже больше, чем раньше. Но теперь у нас все переменилось. Теперь мы играем в другую игру. Не знаю, хочется ли мне в неё играть. Правила стали другими. Раньше было просто. Теперь, может быть, ещё проще». — Ты такая красивая. Я говорил тебе, что ты красивая? — сказал он, стараясь уйти от вопроса, который ей не терпелось обсудить открыто.
— Я хотела поговорить об этом поцелуе. Видишь ли, Линк, честно говоря, я просто не была готова к тому — что уж тут скрывать — к тому, что меня так захлестнуло. Думаю, это самое подходящее слово.
Он дал этому слову повисеть в воздухе.
— Это хорошо или плохо?
— И то и другое. — Она улыбнулась, и у глаз появилась сеточка морщин. — Да, меня захлестнуло мое собственное желание. Вы, мистер Бартлетт, не такой, и это тоже очень плохо — или очень хорошо. Я… я целовалась с наслаждением.
— Я тоже. — Он снова ухмыльнулся, глядя на неё. — Можешь называть меня Линк.
Она помолчала.
— Я никогда не испытывала такого желания, которое захлестывало бы меня всю, и поэтому очень испугалась.
— Не надо бояться, — усмехнулся Бартлетт. А сам раздумывал, как быть. Инстинкты говорили: уходи. Инстинкты говорили: останься. Мудрость предлагала помалкивать и выжидать. Слышно было, как бьется сердце и как стучит в окна дождь. «Лучше уйти», — подумал он.
— Орланда, думаю, что аб…
— У тебя есть время поговорить? Совсем недолго? — спросила она, почувствовав его нерешительность.
— Да. Да, конечно.
Её пальцы отвели волосы с лица.
— Я хотела рассказать о себе. Мой отец работал у Квиллана в Шанхае. Мне кажется, я знала Квиллана всю жизнь. Он помог оплатить мое образование, в частности в Штатах, и всегда был добр ко мне и моей семье. У меня четыре сестры и брат — я самая старшая, — и они все теперь в Португалии. Когда после окончания колледжа я вернулась из Сан-Франциско в Шанхай, мне было семнадцать, почти восемнадцать, и… Ну, он ведь человек привлекательный, привлекательный для меня, хотя иногда очень жестокий. Очень жестокий.
— Как это проявляется?
— Он верит в личную месть, считает, что мужчина — если он настоящий мужчина — имеет право мстить. В Квиллане очень сильно мужское начало. Он всегда был добр ко мне. И сейчас добр. — Она изучающе посмотрела на него. — Квиллан до сих пор помогает мне деньгами, до сих пор платит за эту квартиру.
— Ты не обязана рассказывать мне это.
— Я знаю. Но мне хотелось бы — если ты готов выслушать. Тогда ты сможешь принять решение.
Он оценивающе посмотрел на неё.
— Хорошо.
— Видишь ли, отчасти это оттого, что я — евразийка. Большинство европейцев здесь нас презирает — открыто или тайно, — в частности англичане. Линк, просто выслушай меня до конца. Большинство европейцев презирает евразийцев. Евразийцев презирают все китайцы. Поэтому нам всегда приходится защищаться, нас почти всегда в чем-то подозревают, почти всегда считают, что мы вне закона, что мы — дешевые подстилки.
Господи, какое отвратительное американское выражение! Какая это на самом деле гнусность, вульгарщина и дешевка. И как это наглядно характеризует американского мужчину — хотя, как ни странно, именно в Штатах я обрела чувство собственного достоинства и преодолела свой евразийский комплекс вины. Квиллан многому научил меня и во многом сформировал. Я ему признательна. Но я не люблю его. Вот что я хотела сказать. Хочешь ещё кофе?
— Да, спасибо.
— Я сварю. — Орланда встала, походка у неё была чувственная, хоть это получалось само собой, ненамеренно, и он снова выругался про себя, кляня судьбу.
— Почему же ты рассталась с ним?
Она с грустным видом рассказала про Макао.
— Я позволила этому парню уложить себя в постель и спала в ней, хотя между нами ничего не было, ничего: бедняга выпил лишнего и ни на что не годился. На следующий день я сказала ему, что он был великолепен. — Это прозвучало спокойно и прозаично, но Бартлетт почувствовал скрытую за внешней невозмутимостью боль. — И все как бы ничего, но кто-то донес Квиллану. Как и следовало ожидать, он был взбешен. А я не нашла что сказать в свою защиту. Это случилось… Квиллан тогда был в отъезде. Я понимаю, это не оправдание, но я уже научилась получать удовольствие в постели и… — По её лицу пробежала тень. Она пожала плечами. — Джосс. Карма. — Таким же негромким голосом она поведала о мести Квиллана. — Он такой, Линк. Ему было от чего прийти в бешенство, я провинилась.
Под шипение пара стали падать первые капли кофе. Не переставая говорить, она нашла чистые чашки, свежее домашнее печенье и новую накрахмаленную скатерть, но мысли обоих были сосредоточены на любовном треугольнике.
— Я по-прежнему иногда вижусь с ним. Так, поговорить. Мы теперь только друзья, и он относится ко мне хорошо, а я делаю что хочу, встречаюсь с кем хочу. — Она выключила пар и повернулась к нему. — Мы… четыре года назад у нас родился ребенок. Я хотела его, а Квиллан нет. Он сказал, что я могу рожать, но должна сделать это в Англии. Девочка сейчас в Португалии с моими родителями: отец на пенсии, и она живет с ними. — По щеке у неё скатилась слеза.
— А это он придумал, что ребенок должен оставаться там?
— Да. Но он прав. Раз в год я езжу туда. Родители… моя мать так хотела, чтобы у меня был ребенок, она умоляла оставить его. Квиллан великодушен по отношению к ним тоже. — Слезы уже ручьем катились у неё по лицу, но плакала она беззвучно. — Так что теперь ты знаешь все, Линк. Я никому этого не рассказывала, кроме тебя. Теперь ты знаешь, что я… я не была верной возлюбленной и что я… я никудышная мать…
Он подошел к ней, прижался вплотную и почувствовал, как она тает, стараясь сдержать всхлипывания, ухватившись за него, вбирая в себя его тепло и силу. Он успокаивал её, она льнула к нему всем телом, тепло и нежно.