Приходил он в себя очень долго. В его гробнице было темно, и все тело болело. Он никак не мог взять в толк, что произошло и где он находится. А когда действительно пришел в себя, принялся озираться, пытаясь понять, где он, но руки натыкались на что-то непонятное. От замкнутого мрака к горлу подступила тошнота, он в панике, шатаясь, встал на ноги, ударился головой о бетонный выступ, который когда-то был частью внешней стены, и, оглушенный, свалился обратно, к счастью — на то, чтоосталось от мягкого кресла. Через некоторое время сознание прояснилось, хотя раскалывалась голова, ломило руки, боль разливалась по всему телу. Внимание привлекли фосфоресцирующие цифры на часах. Он вгляделся. 23:41.
«Я помню, что… Что я помню?»
— Давай, ради бога, — пробормотал он, — очнись! Возьми себя в руки. Где я был, черт возьми?
С нарастающим страхом он водил глазами во мраке. Неясные очертания балок, расколотого бетона и всего, что осталось от комнаты. Он почти ничего не видел и ничего не мог узнать. Пробившийся откуда-то лучик света блеснул на глянцевой поверхности. Сломанная газовая плита. И тут все вспомнилось, словно память накатила приливной волной.
— Я стоял на кухне, — выдавил он из себя. — Точно, и Орланда только что ушла, примерно за час, нет, меньше, за полчаса. Тогда получается, что около девяти… это все и произошло. Что это было, землетрясение? Или что-то ещё?
Он осторожно ощупал руки, ноги, лицо. Каждое движение отдавалось острой болью в правом плече. Бартлетт чертыхнулся, поняв, что оно вывихнуто. Лицо и нос были в кровоподтеках и горели. Дышалось тяжело. Остальное, похоже, работало, хотя все суставы мозжили так, будто его вздергивали на дыбу, и страшно болела голова.
— С тобой все о'кей, ты можешь дышать, ты можешь видеть, ты можешь…
Он остановился, пошарил вокруг, нашел небольшой камень, осторожно поднял руку и бросил. Звук от падения камня был слышен, и сердце забилось быстрее.
— И ты можешь слышать. Так что же, черт возьми, случилось? Боже, это как тогда, на Иводзиме [367] .
Он лег на спину, чтобы сохранить силы. «Если вас завалило при земляных работах или взрыве бомбы, — наставлял их пожилой старший сержант, — вы должны лечь на спину и подумать своей чертовой башкой. Перво-наперво убедитесь, что можете свободно дышать. Потом проделайте дыру, все, что угодно, чтобы дышать. Это первое. Затем проверьте, целы ли руки и ноги, не отказал ли слух, а насчет зрения сразу, черт возьми, поймете. Ну а после ложитесь на спину, соберите мозги в кучку и не паникуйте. Будешь паниковать — ты покойник. Я откапывал ребят через четыре дня, и они были измазаны, как свинья в дерьме. Пока вы способны дышать, видеть и слышать, неделю продержитесь только так. Ну, а дня четыре — это вообще раз плюнуть. Но были и другие. Мы добирались до них через час, а они успевали захлебнуться в грязи, дерьме или собственной рвоте от страха либо разбить голову о какую-нибудь чертову железяку, когда мы были всего в нескольких футах от этих болванов, а если бы лежали, как я вам сказал, смирненько, не напрягаясь, тихонько, они бы нас услышали и могли бы крикнуть. Черт! Если кто-нибудь из вас, ублюдков, запаникует, случись вам попасть в завал, можете считать, что вы покойники. Это уж как пить дать. Меня самого заваливало полсотни раз. Никакой паники!»
— Никакой паники. Никак нет, сэр, — вслух проговорил Бартлетт и почувствовал себя лучше, с благодарностью вспомнив этого человека.
Однажды на Иводзиме пришлось круто: ангар, который он строил, подвергся бомбардировке, и от разрывов бомб его завалило. Когда он прочистил глаза, рот и уши от земли, его охватила паника, он начал метаться по завалу, но потом вспомнил это «никакой паники» и заставил себя остановиться. Он дрожал, как перепуганная собака при виде плети, но все же пересилил свой страх. Взяв себя в руки, он тщательно осмотрелся. Бомбили днем, так что видимость была неплохой, и он отыскал место, откуда можно было начать выбираться. Но осторожности ради он решил подождать, помня о наставлениях. И очень скоро услышал голоса. И стал кричать, стараясь беречь связки.
«Это ещё одна очевидная вещь, черт возьми! Старайтесь не сорвать голос, понятно? Не надо орать до хрипоты, когда в первый раз услышите, что вас откапывают. Запаситесь терпением. Черт, некоторые умники докрикивались до того, что не могли слова промолвить, когда помощь была совсем близко, и мы их теряли. Забейте это в свои дурацкие головы: чтобы вас нашли, нужно помогать спасателям. Никакой паники! Если не можете кричать, стучите, воспользуйтесь чем угодно, чтобы произвести шум, но дайте нам знак, и мы вас вытащим, если вы ещё дышите — через неделю запросто, как нечего делать. Все равно вас, ублюдков, следовало бы на диету посадить…»
Теперь Бартлетт призвал на помощь все свои способности. Поскрипывали развалины, где-то неподалеку капала вода, но людей слышно не было. Потом донесся приглушенный вой полицейской сирены и затих вдали. Ободренный тем, что помощь идет, Бартлетт стал ждать. Сердце билось ровно. Он лежал на спине и благословлял того пожилого старшего сержанта. Его звали Спэрджэн, Спэрджэн Роуч, и он был черный.
«Должно быть, это землетрясение, — думал Бартлетт. — Все ли здание рухнуло или только наш этаж и тот, что выше? Может, самолёт врезался… Черт, нет, я услышал бы приближающийся рев. Здание не может просто так рухнуть, если оно построено с соблюдением норм и правил, но, постой, это же Гонконг, и я слышал, что некоторые здешние подрядчики иногда обходят требования норм, жульничают понемногу, используют второсортную сталь или дешевые марки бетона. Господи, если я выберусь, нет, когда я выберусь…»
Это было ещё одно неукоснительное правило старикана. «Пока вы можете дышать, не забывайте об одном: вы выберетесь, вы обязательно выберетесь…»
«Точно. Когда выберусь, найду старика Спэрджэна и отблагодарю как следует, а ещё подам на кое-кого в суд. Кейси обязательно… ах, Кейси, я уверен, черт возьми, что она не попала в это дерьмо, ни она, ни Орланда. Они обе… Господи, не могло же ведь Орланду завалить, ко…»
Обломки снова стали оседать. Он подождал, сердце колотилось. Теперь глаза лучше разбирали очертания окружающих предметов. Над головой нависала скрученная масса стальных балок и труб, наполовину торчавших из обломков бетона с рваными краями, кастрюль, сковородок и ломаной мебели. Поверхность, на которой он лежал, была такой же неровной. Свободным оставалось небольшое пространство, позволявшее встать и выпрямиться во весь рост. Он вытянул вверх здоровую руку, но достать до того, что было сейчас потолком, не смог. Снова попробовал дотянуться до него, встав на колени, потом, ощупью отыскивая опору для рук, поднялся, и осознание мизерности этого замкнутого пространства вызвало страх.
— Не паниковать, — произнес он вслух. Шаря руками и натыкаясь на острые выступы, Бартлетт обошел свое узилище кругом. — Примерно шесть на пять футов [368] , — заключил он и приободрился от звука собственного голоса. «Не бойтесь говорить вслух», — учил Спэрджэн Роуч.