— Но извините, я не понимаю, господин. Что за история со священником?
Ябу рассказал ей, что случилось в первый день между священником и Блэксорном.
— Он оскорбил крест? — спросила она, явно пораженная.
— И бросил его обломки в пыль, — добавил Игураши. — Это все блеф. Если эта история с деревней так опозорила его, как он может оставаться здесь после того, как его обесчестил Оми, помочившись на него?
— Что? Извините меня, господин, — сказала Марико, — но я снова ничего не понимаю.
Ябу сказал Оми:
— Расскажи, что произошло.
Оми так и сделал. Она была в шоке от этой истории, но ничем не показала этого.
— После этого Анджин-сан был полностью усмирен, Марико-сан, — закончил Оми, — без оружия он всегда смирный.
Ябу отпил саке:
— Скажите ему следующее, Марико-сан: само убийство — не в обычае чужеземцев. Это против его христианского Бога. Так как же он может покончить с собой?
Марико перевела. Ябу внимательно следил за тем, что отвечал Блэксорн.
— Анджин-сан с великим смирением извиняется, но он говорит, обычай или нет, но этот позор слишком велик, чтобы его вынести. Он говорит, что… что он в Японии, он хатамото и имеет право жить согласно нашим законам, — ее руки дрожали. — Вот что он сказал, Ябу-сан. Он имеет право жить по нашим законам.
— Чужеземцы не имеют прав.
Она ответила:
— Господин Торанага назначил его хатамото. Это дает ему право, да?
Бриз тронул седзи, они зашуршали.
— Как он может совершить самоубийство? А? Спросите его.
Блэксорн вынул короткий, острый, как игла, меч и аккуратно установил его на татами, направив на себя.
Игураши сказал спокойно:
— Это блеф! Кто слышал, чтобы варвар поступил, как цивилизованный человек?
Ябу нахмурился, от возбуждения у него замедлился ритм сердцебиений:
— Он смелый человек, Игураши-сан. В этом нет сомнения. И странный. Но это? — Ябу хотел посмотреть на сам акт, стать свидетелем проявления характера чужеземца, посмотреть, как он пойдет на смерть, пережить с ним экстаз ухода. Усилием воли он остановил нахлынувшее чувство собственного удовольствия. — А вы что посоветуете, Оми-сан? — спросил он хрипло.
— Вы сказали в деревне, господин: «Если Анджин-сан не научится удовлетворительно». Я советую вам сделать небольшую уступку. Сказать ему, что все, чему он научится в течение пяти месяцев, будет удовлетворительно, но он должен в свою очередь поклясться своим Богом, что никогда не расскажет об этом в деревне.
— Но он не христианин. Как эта клятва может связать его каким-то обязательством?
— Я считаю, что он своего рода христианин. Он против Черных Мантий, и вот это важно. И пусть он поклянется именем своего Бога, что он приложит все свои умственные усилия к учению. Поскольку он очень умен, он за пять месяцев сделает большие успехи. Таким образом, ваша честь будет спасена, его — существует она или нет — тоже спасена. Вы ничего не потеряете, а только выиграете. Очень важно, что он по своей собственной свободной воле станет вашим союзником.
— Вы считаете, что он убьет себя?
— Да.
— А вы, Марико-сан?
— Я не знаю, Ябу-сан. Извините, я ничего не могу посоветовать вам. Несколько часов назад я бы сказала нет, он не совершит самоубийства. Теперь я не знаю. Он… с тех пор, как сегодня вечером за ним пришел Оми-сан, он стал… другой.
— А как думаете вы, Игураши-сан?
— Если вы уступите ему сейчас, а он наверняка блефует, он будет использовать этот же самый трюк каждый раз. Он хитер, как лисица-ками. Все равно в один прекрасный день вам придется сказать «нет», господин. Я бы советовал вам сказать это сейчас. По-моему, он вас надувает.
Оми покачал головой:
— Господин, пожалуйста, извините меня, но я должен повторить, вы очень рискуете. Если это блеф — а это вполне может быть — этот гордый человек исполнится ненависти при всей своей внешней покорности и не станет помогать вам. Он требовал чего-то как хатамото, титул которого ему присвоен, он говорит, что он хочет жить согласно нашим обычаям по своей собственной воле. Разве это не огромный шаг вперед, господин? Я советую проявить осторожность. Используйте его к вашей выгоде.
— Я так и хочу, — хрипло сказал Ябу.
Игураши произнес:
— Да, он необходим нам, мы не обойдемся без его знаний. Но его поведение должно быть контролируемым — вы это много раз говорили, Оми-сан. Он варвар. Этим все сказано. Да, я знаю, что он теперь хатамото и с сегодняшнего дня может носить два меча. Но это не делает его самураем. Он не самурай и никогда им не станет.
Марико знала, что она одна могла бы понять Анджин-сана лучше всех. Но он был непредсказуем. Его поведение не поддавалось логике и ставило ее в тупик.
Зеленые глаза Блэксорна глядели куда-то вдаль. На лбу блестели капельки пота. «Неужели это от страха? — подумал Ябу, — страх, что его игра будет разгадана? Неужели он блефует?»
— Марико-сан?
— Да, господин?
— Скажите ему… — горло Ябу внезапно пересохло, грудь заболела, — скажите Анджин-сану, что приговор деревне остается.
— Господин, извините меня, пожалуйста, но я бы убедительно просила вас послушаться совета Оми-сана.
Ябу не глядел на нее, он видел только Блэксорна. Жилка на его лбу запульсировала. «Анджин-сан настаивает на своем. Ну и пусть. Давайте посмотрим: варвар он или хатамото».
Голос Марико был еле слышен: — Анджин-сан, Ябу-сан говорит, что приговор деревне остается в силе.
Блэксорн слышал слова, но они не трогали его. Он чувствовал себя спокойным и уверенным. Жизнь переполняла его. Он ждал их решения. Остальное он предоставил Богу. Он был погружен в свои мысли, в его голове звучали слова Марико:
«Есть легкое решение — умереть. Выжить здесь вы можете, живя согласно нашим порядкам…» … Приговор деревне остается в силе.
«И вот теперь я должен умереть.
Мне следует бояться. Но я не боюсь.
Почему?
Я не знаю. Мне известно только, что с того момента, как я действительно решил, что единственный способ жить здесь по-человечески — это поступать согласно их обычаям, рисковать жизнью, может быть, умирать — страх смерти пропал. „Жизнь и смерть — одно и то же…“ Оставить карму карме. Я не боюсь умереть.»
За седзи начал накрапывать легкий дождь. Он опустил взгляд на нож.
«Я прожил хорошую жизнь», — подумал он.
Глаза Блэксорна вернулись к Ябу.
— Вакаримас, — сказал он очень отчетливо, и хотя это слово произнесли его губы, казалось, что говорил кто-то еще.