У ворот процокали копытами лошади. Бунтаро слез с коня и махнул рукой, отпуская своих людей. Потом, взяв с собой только одного своего личного телохранителя, крупными шагами прошел через сад. Он был весь пыльный и потный. В руках нес свой огромный лук, за спиной у него висел колчан. Фудзико и ее служанка приветливо поклонились, хотя и ненавидели его. Ее дядя был известен своими дикими необузданными приступами ярости, во время которых он мог обругать кого-нибудь без всякого повода, почти с любым затеять ссору. В большинстве случаев страдали только его слуги или его женщины. — Пожалуйста, проходите, дядя. Как мило, что вы сразу навестили нас, — сказала Фудзико.
— Здравствуй, Фудзико-сан. Слушай, что это за смрад?
— Мой хозяин готовит себе дичь, которую прислал ему господин Торанага, — он показывает моим несчастным слугам, как ее готовить.
— Если он хочет готовить, я полагаю, что он может, хотя… — Бунтаро брезгливо сморщил нос. — Да, хозяин может делать все, что захочет в своем доме, если он не мешает соседям.
По закону, неприятный запах мог вызвать жалобы, и это могло очень плохо кончиться при несговорчивых соседях. Низшие рангом опасались обеспокоить соседей более высокого ранга. Иначе могли полететь головы. Вот почему по всей стране каждое сословие старалось селиться обособленно, если это было возможно, крестьяне рядом с крестьянами, купцы на своих собственных улицах, а эта изолированно жили в стороне от остальных. Их непосредственным соседом был Оми. «Он выше рангом», — подумала она.
— Я от всей души надеюсь, что мы никому не причинили беспокойства, — с усилием сказала она Бунтаро, гадая, какого дьявола он еще придумал. — Вы хотите видеть хозяина? — Она собралась встать, но он остановил ее.
— Нет, пожалуйста, не мешай ему, я подожду, — сказал он церемонно, и ее сердце упало. Бунтаро не соблюдал никаких правил хорошего тона, и его вежливость была подозрительна.
— Извините, что приехал так вот, запросто, не дожидаясь приглашения, — говорил он, — но господин Торанага сказал мне, что мне, может быть, разрешат пользоваться вашей баней и останавливаться в вашем доме. Время от времени. Вы не спросите потом у Анджин-сана, не разрешит ли он?
— Непременно, — сказала Фудзико выдерживая обычный этикет, недовольная самой идеей пребывания Бунтаро в ее доме. — Я уверена, что он почтет за честь, дядя. Можно мне предложить пока вам зеленого чая или саке?
— Саке, пожалуйста.
Нигатсу поспешно положила на веранде подушку и убежала за саке, как ни хотелось ей остаться.
Бунтаро протянул лук и колчан телохранителю, сбросил свои пыльные сандалии и протопал на веранду, вытащив из-за пояса свой боевой меч, сел, скрестив ноги, и положил меч на колени.
— Где моя жена? С Анджин-саном?
— Нет, Бунтаро-сан, извините, ей было приказано явиться в крепость, где…
— Приказано? Кем приказано? Касиги Ябу?
— Нет, господином Торанагой, когда он вернулся с охоты после обеда.
— Господином Торанагой? — Бунтаро сдержался и сердито посмотрел через бухту на крепость. Рядом со знаменем Ябу развевался флаг Торанаги.
— Может быть, послать кого-нибудь за ней?
Он покачал головой:
— Для нее еще будет время, — он вздохнул, глядя на свою племянницу, дочь младшей сестры. — Мне повезло, что у меня такая образованная жена, не так ли?
— Да, господин. Ее устами говорит Анджин-сан, чьи знания нам так необходимы.
Бунтаро смотрел на крепость, когда ветер опять принес запах из кухни:
— Напоминает Нагасаки или Корею. Они там все время готовят мясо, варят или жарят. Вонь — вы никогда не нюхали ничего подобного. Корейцы животные, как людоеды. Запах чеснока пропитывает вашу одежду и волосы.
— Это должно быть ужасно.
— Война хорошо начиналась. Мы легко могли победить, дойти до Китая и принести цивилизацию в обе страны, — Бунтаро раскраснелся, голос его стал прерывистым. — Но не сумели. Мы проиграли и вернулись с позором, потому что нас предали. Предали грязные изменники, сидящие на высоких должностях.
— Да, как это ни печально, но вы правы, Бунтаро-сама, — сказала она успокаивающе, спокойно произнося эту ложь, зная, что ни один народ на земле не смог бы завоевать, а тем более цивилизовать Китай, который был цивилизованным государством уже с древнейших времен.
Жила на лбу Бунтаро запульсировала, он стал говорить почти для себя одного:
— Они расплатятся. Все эти изменники. Надо только подождать около реки достаточно долго, пока тела ваших врагов не поплывут мимо, не так ли? Я буду ждать, и я скоро плюну на их головы, очень скоро. Я пообещал это себе, — он посмотрел на Фудзико. — Я ненавижу предателей и изменников. И всяких лжецов!
— Да, я с вами согласна. Вы так правильно говорите, Бунтаро-сама, — сказала она, похолодев, зная, что его ярости не бывает предела. Когда Бунтаро было шестнадцать, он убил свою собственную мать, одну из младших наложниц Хиро-Мацу, за ее предполагаемую неверность, пока его отец, Хиро-Мацу, был на войне, воюя против диктатора, господина Городы. Потом, годом позже, он убил своего старшего сына от первой жены за предполагаемые оскорбления и отослал жену к ее семье, где она умерла от своей собственной руки, не вынеся позора. Он делал ужасные вещи со своими наложницами и Марико. Он бурно поссорился с отцом Фудзико и обвинил его в трусости в Корее, дискредитировав перед Тайко, который приказал ему обрить голову и стать монахом, после чего тот вскоре умер от пьянства, снедаемый стыдом.
Фудзико пришлось напрячь всю свою волю, чтобы казаться спокойной.
— Мы были так рады, услышав, что вы спаслись от врага, — сказала она.
Принесли саке. Бунтаро начал усиленно пить. Спустя некоторое время Фудзико встала:
— Пожалуйста, простите меня, я на минуточку. — Она пошла на кухню предупредить Блэксорна, что Бунтаро просит разрешения расположиться в их доме, и сказать ему и слугам, что нужно делать.
— Почему здесь? — раздраженно спросил Блэксорн. — Почему он остановится здесь? Это необходимо?
Фудзико попыталась объяснить ему, что Бунтаро нельзя было отказать. Блэксорн мрачно отвернулся к своей стряпне, а она со стесненным сердцем вернулась к Бунтаро.
— Мой хозяин говорит, что он польщен тем, что может принять вас в этом доме. Его дом — ваш дом.
— Каково быть наложницей чужеземца?
— Я воображала себе что-то ужасное. Но что касается Анджин-сана, то он хатамото и, следовательно, самурай. Я первый раз стала наложницей, я предпочитаю быть женой. Анджин-сан такой же, как все люди, хотя, действительно, некоторые его привычки очень странные.
— Кто бы мог подумать, что представительница нашего дома будет наложницей чужеземца — даже и хатамото.
— У меня не было выбора. Я только повиновалась господину Торанаге и деду, вождю нашего клана. Доля женщины — повиновение.