Марико перевела вопрос для Бунтаро и вернулась опять к рассказу.
— Хай, Анджин-сан. Мой отец и его семья были схвачены в горах Накамурой, генералом, который потом стал Тайко. Это Накамура привел армии возмездия, они перебили все войска моего отца, двадцать тысяч человек, всех. Мой отец и его семья попали в засаду, но у него было время помочь им всем, моим четырем братьям и трем сестрам, моей матери и двум наложницам. Потом он совершил сеппуку. В этом он был самурай, и все они были самураями, — сказала она, — они, не колеблясь, стали перед ним на колени, один за другим, и он убил их всех. Все умерли достойно. И он умер благородно. Два брата и один дядя моего отца участвовали вместе с ним в заговоре против их сюзерена. Они тоже попали в ловушку и также умерли достойной смертью. Ни один из Акечи не остался в живых, чтобы встретиться лицом к лицу с ненавистью и насмешками врага, кроме меня, но, простите меня, Анджин-сан, я не права — настоящие враги были мой отец, его братья и дядя. Из врагов только я осталась в живых, живой свидетель подлой измены. Я, Акечи Марико, осталась в живых потому, что была замужем и поэтому принадлежала к семье моего мужа. Мы жили тогда в Киото. Я была в Киото, когда погиб мой отец. Мятеж длился только тринадцать дней, Анджин-сан. Но пока живы люди на этих островах, имя Акечи будет опозоренным.
— Сколько времени вы уже были замужем, когда это случилось?
— Два месяца и три дня, Анджин-сан.
— И вам тогда было пятнадцать?
— Мой муж оказал мне честь, не разведясь со мной и не выгнав меня, как ему следовало бы сделать. Он отослал меня в деревню на севере. Было холодно, Анджин-сан, это в провинции Сенай, такой там холод.
— Сколько времени вы там прожили?
— Восемь лет. Господину Городе было сорок девять лет, когда он совершил сеппуку, чтобы не попасть в плен. Это было почти шестнадцать лет назад, Анджин-сан, и большинство его потомков…
Бунтаро снова прервал ее, его голос хлестал как плеткой.
— Пожалуйста, извините меня, Анджин-сан, — сказала Марико, — мой муж совершенно точно указывает, что мне достаточно было сказать, что я дочь предателя, что длинные объяснения не нужны. Конечно, некоторые объяснения необходимы, — добавила она осторожно. — Пожалуйста, не обращайте внимания на плохие манеры моего мужа, и я прошу вас, не забывайте об ушах, которые все слышат, и о восьмирядном заслоне. Простите меня, Анджин-сан, я отвлеклась. Вы не можете уйти, пока он не ушел, или не пить. Не ухудшайте ситуации. — Она поклонилась Фудзико. — Дозо гомен насаи.
— До итасимасите.
Марико поклонилась Бунтаро и вышла. Запах ее духов какое-то время еще ощущался в воздухе.
— Саке! — сказал Бунтаро и дьявольски улыбнулся. Фудзико наполнила чайную чашку.
— Ваше здоровье, — сказал Блэксорн в смятении.
Больше часа он произносил тосты в честь Бунтаро, пока не почувствовал, что и у него кружится голова. Но тут Бунтаро потерял сознание и лег на кучу разбитых им вдребезги чайных чашек. Седзи мгновенно распахнулись, вошли телохранитель и Марико. Они подняли Бунтаро с помощью неизвестно откуда возникших слуг и вынесли его в комнату напротив. Комнату Марико. Вместе со служанкой Кой она начала раздевать его. Телохранитель сдвинул седзи и сел снаружи, взявшись за рукоятку обнаженного меча.
Фудзико ждала, глядя на Блэксорна. Вошли служанки и начали ликвидировать устроенный Бунтаро беспорядок. Блэксорн с трудом поднял руки и развязал свою косичку. Потом он выпрямился и вышел на веранду, сопровождаемый своей наложницей.
Ночной воздух был напоен запахами моря и освежил его. Он присел на ступеньку и задумался.
Фудзико села на колени сзади него и наклонилась вперед:
— Гомен насаи, Анджин-сан, — прошептала она, кивая в сторону дома, — вакаримас ка? Вы меня поняли?
— Вакаримас, сигата га най, — тут он, заметив ее плохо скрываемый страх, потрепал ее за волосы.
— Аригато, аригато, Анджин-сама.
— Анатава суймин има, Фудзико-сан, — сказал он, с трудом находя нужные слова. — Ложись теперь спать.
— Досо гомен насаи, Анджин-сама, суймин, нех? — сказала она, показывая ему в сторону его комнаты, ее глаза молили.
— Ие. Ватаси егу има. — Нет, я хочу поплавать.
— Хай, Анджин-сама, — она послушно повернулась и позвала кого-то. Прибежали двое слуг, молодые люди из деревни, известные как хорошие пловцы.
Блэксорн не возражал. Сегодня вечером, он знал, его возражения будут бессмысленны.
— Ну, как-нибудь, — сказал он громко, шаткой походкой спускаясь с холма, следом за ним шли те двое, его голова была тупой от алкоголя, — во всяком случае я уложил его спать. Теперь он ей ничего не сможет сделать.
* * *
Блэксорн проплавал с час и почувствовал себя лучше. Когда он вернулся, Фудзико ждала его на веранде с чайником свежезаваренного зеленого чая. Он выпил немного чая, потом пошел спать и мгновенно уснул.
Звук голоса Бунтаро, полный злобы, разбудил его. Правая рука Блэксорна сразу сжала рукоятку заряженного пистолета, который он всегда держал под футоном, сердце его громко забилось от внезапности такого пробуждения.
Бунтаро замолчал. Начала говорить Марико. Блэксорн мог понять только несколько слов, но почувствовал ее увещевание и просьбу, не жалкую или скулящую, или даже близкую к слезам, но в ее обычной твердой и безмятежной манере. Снова взорвался Бунтаро.
Блэксорн постарался не слушать.
— Не вмешивайтесь, — сказала она и была права. У него не было никаких прав, а у Бунтаро их было много, — я прошу вас быть осторожным, Анджин-сан. Помните, что я говорила вам об ушах, которые все слышат, и о восьмирядном заслоне.
Он послушно лег на спину, его кожа похолодела от выступившего пота. Он вынудил себя думать о том, что она сказала.
— Видите ли, Анджин-сан, — сказала она ему в тот необыкновенный вечер, когда они кончили последнюю из многих последних бутылочек саке и он шутил о постоянном недостатке уединения — вокруг всегда люди, стены бумажные, всюду за тобой следят глаза и уши, — здесь вы должны научиться сами создавать себе уединение. Мы с детства научены исчезать внутри себя, создавать непроницаемые стены, за которыми мы живем. Иначе мы бы, конечно, сошли с ума и поубивали друг друга и самих себя.
— Какие стены?
— О, мы имеем бесконечные лабиринты, где можно спрятаться, Анджин-сан. Ритуалы и обычаи, всевозможные табу. Даже наш язык имеет такие нюансы, которых нет у вас, которые позволяют нам вежливо избегать вопросов, если мы не хотим отвечать на них.
— Но как вы закрываете уши, Марико-сан? Это невозможно.
— О, это очень легко, если тренироваться. Конечно, подготовка начинается с тех пор, как ребенок начинает говорить, так что очень скоро это для нас уже вторая натура — как еще могли бы мы выжить? Сначала мы начинаем освобождать свой мозг от людей, поднимаясь на другую плоскость. Очень помогает наблюдать за закатом солнца или слушать дождь. Анджин-сан, вы замечали, что у дождя бывают разные звуки? Если вы действительно слушаете, тогда настоящее исчезает, не так ли? Слушать, как опадают цветы и растут камни, — исключительно полезные упражнения. Конечно, вы не предполагаете видеть вещи, они только знаки, послания вашему «хара», вашему центру, чтобы напомнить вам о бренности жизни, помочь вам приобрести «ва», гармонию, Анджин-сан, совершенную гармонию, которая составляет самое сокровенное качество всей японской жизни, все искусство, все… — она засмеялась. — Теперь вы видите, что я выпила слишком много саке, — кончиком языка она очень соблазнительно дотронулась до своих губ. — Я шепну вам по секрету: не обманывайтесь нашими улыбками и мягкостью, нашим церемониалом, вежливостью, ласковостью и вниманием. Под ними мы можем быть на расстоянии в миллионы ри, в безопасности и одиночестве. Вот к чему мы стремимся — к забвению. Одна из первых когда-либо написанных поэм — это Кодзико, наша первая историческая книга, которая была написана около тысячи лет назад, может быть, она объяснит вам, о чем я говорю: