Странно, что она вспомнила эту почти забытую историю сейчас. Не потому ли, что Женщина-Цунами тоже похожа на ангела?
Не потому.
С ангелами (какими их представляет себе Елизавета) у нее нет ничего общего. Отличительной чертой ангелов является терпимость к недостаткам людей, физическим в том числе. А эта… Эта не будет терпеть ничего такого, что идет вразрез с ее коллагеново-ботексно-липосакционными представлениями о жизни вообще и красоте в частности.
— …Блюмхен? Ты называешь ее блюмхен? — хмыкнула Женщина-Цунами.
«А ты хотела бы, чтобы мой родной папочка называл меня по-другому? Толстой жабой?», — мысленно огрызнулась Елизавета.
— Кто же она, как не мой цветочек? Тебе этого не понять… И мне тебя жаль… очень жаль. А когда-нибудь ты и сама горько пожалеешь. Когда поймешь, чего лишилась.
— Я уже вижу, чего лишилась.
Их феерическая визави постучала по столу кончиками пальцев и мельком взглянула на запястье с часами.
— Вот черт! Совсем забыла, что у меня важная встреча! Деловые партнеры не терпят опозданий, а я тут с вами засиделась. Была рада тебя повидать, старый добрый Гейнзе. Тебя и э-э… Елизавету. Звони, если что-нибудь понадобится. Кстати, вы заказали ужин?
— Нет, — Карлуша попытался придать своему голосу великосветское высокомерие. — Сегодня мы ужинаем в другом месте.
— Напрасно. Здесь отличная кухня. А вообще, на твоем месте я последила бы за питанием дочери. Углеводы нужно решительно исключить из рациона. И усилить составляющую кисломолочных продуктов и злаковых культур… Ну, всего доброго…
— А вода? — угрюмо спросила Елизавета.
— Какая вода?
— Вы же заказали воду. Не выпьете ее с нами?
— В следующий раз, детка. Я и вправду спешу.
Некоторое время после ухода, вернее — позорного бегства Женщины-Цунами отец и дочь молчали. Елизавета в три глотка осушила стакан с соком и углубилась в изучение меню. Салаты (salades), закуски (horsdʼoeuvres), суп из бычьих хвостов (potage à la queue de boeuf), копченая гусиная грудинка (poitrine dʼoie fumé) — ни от одного блюда она бы не отказалась, еще заманчивее выглядит их комбинация. И почему только Карлуша упорствует?
— Ты так и не объяснил мне, кто эта женщина, — рассеянно произнесла Елизавета, переместившись на страницу с десертами. — И зачем ей нужно было врать про квартиру в Германии?.. И про то, что я играю на аккордеоне. И про какие-то дурацкие олимпиады.
— Не знаю, как это произошло… Сам от себя не ожидал подобной глупости. Ты уж прости, блюмхен.
— Я ведь не играю на аккордеоне. У меня нет слуха.
— Вообще-то, это была твоя мать.
— …У меня нет слуха, — еще раз повторила Елизавета.
И крепко зажала ладонями уши. Но и этого ей показалось мало. Этого было явно недостаточно. Что еще придумать, что?!. Ага — сунуть кончики указательных пальцев в самую глубину ушной раковины, насколько это возможно. Пальцы уйдут ровно на первую фалангу, фаланга обособится, заживет своей жизнью — жизнью тесно сомкнутого воинского построения тяжелой пехоты. Слишком малоподвижного и неповоротливого, чтобы противостоять противнику, — грациозным летучим отрядам в доспехах от Джорджио Армани.
Или от Лагерфельда.
Припомнить кого-то еще Елизавета не в состоянии; а ведь их никак не меньше полутора десятков — тех, кого называют законодателями моды. Но дело не в них, а в легконогих воинах, облаченных в дизайнерскую униформу. У каждого воина — лицо Женщины-Цунами. Венценосной стервы, покровительницы злаков, богини кисломолочных бактерий, истребителя углеводов. Лицо Елизаветиной… Елизаветиной матери —
если верить Карлуше, который, как известно, никогда не врет. Почти никогда. Ведь стоит только ему дать слабину и решиться на подлог, как Елизавета моментально все поймет и выведет его на чистую воду. Но сейчас — все по-другому. И вывести Карлушу на чистую воду невозможно: он так же далек от лжи, как и от правды, он находится ровно посередине. А саму Елизавету не устраивает ни правда, ни ложь. Чью сторону ни возьми — все равно будет больно.
Очень больно. Очень.
— У меня нет слуха! Я не слышу тебя! Не слышу! Не слышу-а-а!..
Елизавета кричит в голос, как кричала бы, если на нее напал грабитель или дикое животное. Или она обварила бы руку кипятком. Во всех трех случаях Карлуша знал бы, как поступить, чтобы защитить дочь и уменьшить ее страдания. Но случай с Женщиной-Цунами — особенный, он не имеет решения и не имеет выхода, перед ним старый добрый Гейнзе бессилен. Ему остается лишь трясти губами и приговаривать:
— Ну успокойся, успокойся, пожалуйста!..
Успокоиться просто необходимо, тем более что эксцентричное Елизаветино поведение уже привлекло нежелательных зрителей, и к столику, за которым она сидит, несутся «МАРИНА» и охранник. Клуни и Гвинет Пэлтроу, играли ли они парочку влюбленных в каком-нибудь из фильмов?
Вроде нет, но кто их знает! Может, и играли. В мелодраме с безоговорочно счастливым концом. В ужастике, где счастливый конец определяется одним: выжил ты после кровавой бани или отбросил коньки. Психическое здоровье героев при этом в расчет не берется.
— Что случилось? — спрашивает «МАРИНА» с недовольством в голосе, ей совсем не нужны потрясения и неприятности.
— Ничего… Ничего страшного, — лепечет Карлуша. — Девочке стало плохо, но сейчас все пройдет. Нам нужно на воздух…
— Вам уже давно… нужно на воздух, — о сочувствии к парочке мутантов и речи не идет.
— Пойдем отсюда, блюмхен.
— Еще как пойдем, — Елизавета наконец-то прекращает орать. И принимается сверлить «МАРИНУ» глазами.
— Что ты так на меня смотришь? — не выдерживает администраторша.
— Вот вы… Каких модных дизайнеров вы знаете?
— Модных дизайнеров?
— Дизайнеров от моды… Лагерфельд там, Джорджио Армани…
— Угу… — «МАРИНА» явно сбита с толку. — Гуччи, Версаче, Валентино…
— Еще!
— Дольче и Габбана, Жан-Поль Готье, Кэлвин Кляйн…
— Еще!
— Джанфранко Ферре, модный дом Прада, англичане, двое или трое, так — навскидку — не скажу…
— Спасибо, и этого достаточно. А та женщина, которая сидела с нами… Кто она?
— А ты разве не знаешь? — брови «МАРИНЫ» ползут вверх.
— Не успела толком познакомиться.
— Это… очень известная персона, — администраторша переходит на благоговейный шепот. Таким шепотом обычно передаются самые невероятные светские сплетни. Елизавета никогда их не генерировала и прилюдно подвергала остракизму, но сейчас не прочь выслушать «МАРИНУ», не перебивая.
Ни одно слово не будет упущено, ни одна запятая не затеряется.