– Добро пожаловать на борт, Робб, – приветствовал младшего Струана капитан Исаак Перри. – Чаю?
– Спасибо, Исаак. – Робб благодарно опустился в глубокое морское кресло, вдыхая резкий запах пропитавшейся солью кожи, и приготовился ждать, ибо никто на свете не мог заставить Перри торопиться, даже сам Тай-Пэн.
Перри налил чай в фарфоровые чашки.
Он был худощав, но при этом невероятно силен. В каштановых волосах переплетались и седые, и темные пряди, придавая им сходство со старой пенькой. Седеющая борода и шрам на лице завершали портрет капитана. Перри распространял вокруг себя запах просмоленной пеньки и соленых брызг.
– Как прошло плаванье? – поинтересовался Робб.
– Отлично.
Находясь в капитанской каюте, Робб, как всегда, испытывал безмерное счастье. Каюта была просторная и роскошно обставленная, как и вообще все жилые помещения на корабле. Мебель для клипера изготовлялась из красного дерева, металлические части – из латуни и меди. На паруса шел холст только самого высокого качества, веревки были всегда новые. Пушки в идеальном состоянии. Лучший порох. Тай-Пэн неизменно следил за тем, чтобы офицеры – и матросы – его флота имели лучшие каюты, получали лучшее питание и свою долю в прибыли; и на борту всегда находился врач. Наказание плетью было запрещено. За трусость или неповиновение и для матросов, и для офицеров существовало только одно наказание – их высаживали на берег в ближайшем порту и уже никогда не принимали обратно. Поэтому и для тех, и для других считалось большой удачей попасть на корабль Струана, и ни на одном из его судов никогда не пустовала ни одна койка.
Тай-Пэн навсегда запомнил свои первые корабли, жизнь на полубаке и наказания плетью. И тех, кто приказывал его пороть. Некоторые из них умерли прежде, чем он сумел их разыскать. Тех, кого он нашел, он разорил. Не тронул только Брока. Робб не знал, почему его брат пощадил Брока. Всякий раз, думая об этом, он внутренне содрогался, ибо понимал, что каковы бы ни были причины, побудившие Струана так поступить, однажды наступит день расплаты.
Перри добавил в чай ложку сахара и сгущенное молоко. Он протянул Роббу его чашку и сел за рабочий стол красного дерева, внимательно посматривая на младшего Струана из-под нависших бровей своими глубоко посаженными глазами.
– Мистер Струан в добром здравии?
– Как всегда. Ты ожидал найти его больным?
– Нет.
В дверь каюты постучали.
– Войдите!
Дверь открылась, и Робб, изумленно открыв рот, уставился на молодого человека, стоявшего на пороге.
– Господь вседержитель, Кулум, мальчик мой, откуда ты взялся? – Он взволнованно вскочил на ноги, опрокинув чашку. – Вот уж действительно «очень важные депеши на борту» – и, конечно же, «Зенит»!
Кулум Струан вошел в каюту и закрыл за собой дверь. Робб по-отечески обнял его и только тут заметил его бледность и впалые щеки.
– Что с тобой, дружище? – встревоженно спросил он.
– Мне уже гораздо лучше, благодарю вас, дядя, – ответил Кулум едва слышно.
– Лучше после чего, малыш?
– После чумы, бенгальской чумы, – ответил Кулум, словно удивившись вопросу.
Робб рывком повернулся к Перри:
– У тебя на борту чума? Ради Создателя, почему же ты не поднял «Желтого Джека»?
– Разумеется, у меня на борту нет никакой чумы! Чума была в Шотландии, с тех пор уже прошли месяцы. – Перри вдруг замолчал. – «Багряное Облако»! Они что, еще не прибыли?
– Опаздывают на четыре недели. Ни слова, ни весточки – ничего. Что произошло? Ну же, рассказывай. Перри посмотрел на Кулума:
– Мне рассказать ему обо всем, Кулум, сынок, или ты все расскажешь сам?
– Где отец? – спросил Кулум у Робба.
– На берегу. Он ждет вас на берегу. В долине. Ради всего святого, что случилось, Кулум?
– Чума пришла в Глазго в июне, – тупо глядя в пол, начал Кулум. – Говорят, ее опять привезли на корабле. Из Бенгалии. Сначала Сазерленд, потом Эдинбург, потом докатилось и до нас в Глазго. Мама умерла, Иэн, Лечи, бабушка... Винифред так слаба, что долго не протянет. Дедушка присматривает за ней. – Он беспомощно шевельнул рукой и опустился на подлокотник кресла. – Бабушка умерла. Тетя Ютиния, все малыши и ее муж. Десять, двадцать тысяч человек умерли за два месяца. Потом, в сентябре, чума пропала. Просто так, взяла и кончилась.
– Родди? Что с Родди? Мой сын мертв? – спросил Робб дрожащим голосом, и его лицо исказилось от боли...
– Нет, дядя. С Родди все хорошо. Болезнь его даже не коснулась.
– Ты уверен, Кулум, уверен? Мой сын здоров?
– Да. Я видел его накануне отъезда. Очень немногие из его школы заболели.
– Слава Богу! – Робб содрогнулся, вспомнив первую волну чумы, которая, возникнув неведомо откуда, прокатилась по Европе десять лет назад. Пятьдесят тысяч смертей в одной только Англии. Миллион – в Европе. Тысячи в Нью-Йорке и Новом Орлеане. Некоторые называли эту болезнь каким-то новым именем – холера.
– Твоя мать умерла? – переспросил Робб, словно не веря. – Йэн, Лечи, бабушка?
– Да. И тетя Сьюзан, и кузина Клер, и тетушка Ютиния, кузен Дональд, и маленький Стюарт, и...
Он умолк, и в каюте настала жуткая тишина.
– Когда я пришел в Глазго, – нервно заговорил Перри, – ну, наш Кулум был совсем один. Я не знал, что и делать. Решил вот, что будет лучше взять его с собой. Мы отплыли на месяц позже «Багряного Облака».
– Ты поступил правильно, Исаак. – Робб услышал свои слова как бы со стороны, словно их произнес кто-то другой. Как он сможет сказать обо всем Дирку? – Ну что же, мне, видно, пора возвращаться. Я дам вам знать, когда можно будет сойти на берег. Пока вам лучше оставаться на корабле.
– Нет, – громко сказал Кулум. Слово возникло откуда-то из глубины него, будто он разговаривал с самим собой. – Нет. Я поеду на берег первым. Один. Так будет лучше. Я увижусь с отцом наедине. Я должен сказать ему. Я поеду на берег один. – Он поднялся и, тихо ступая, прошел к двери; корабль размеренно покачивался, был слышен мягкий плеск волн о борт. Кулум вышел. Потом он вспомнил о чем-то и вернулся в каюту. – Я заберу депеши, – тихо сказал он своим высоким голосом. – Он захочет прочитать депеши.
Когда баркас отчалил от «Грозового Облака», Струан находился на круглом холме, где будет стоять его Большой Дом. Как только он увидел на баркасе своего старшего сына, сердце его перевернулось.
– Кулу-у-м! – покатился с вершины холма его ликующий крик. Он сорвал с себя сюртук и бешено закрутил им над головой, как человек, проживший шесть долгих лет на необитаемом острове, при виде первого корабля. – Кулуу-у-м! – Он бросился вниз, не разбирая дороги, напролом через колючие заросли шиповника, не обращая внимания на царапины, забыв о тропинке, которая вела с берега через гребень к рыбацкой деревушке и пиратским стоянкам в южной части острова. Забыв обо всем на свете, кроме того, что сегодня, в первый день, здесь, с ним, его дорогой сын. Быстрее! Теперь он бежал вдоль берега, задыхаясь от радости.