Кинг рассмеялся. «Хорошо, — подумал он, — у парня есть чувство юмора, и он не из тех, кто лижет задницу». Отметив это про себя, Кинг спросил:
— Вы англичанин?
— Да.
Кинг никогда раньше не встречал Питера Марлоу, но в этом не было ничего необычного, ведь десять тысяч лиц были так похожи друг на друга. Он молча рассматривал Марлоу, и в ответ его изучали холодные голубые глаза.
— «Куа» — лучшие сигареты здесь, — сказал наконец Кинг. — Конечно, их нельзя сравнить с «Кэмел». Американская марка. Лучшая в мире. У вас они когда-нибудь были?
— Да, — ответил Марлоу, — но на мой вкус они слегка суховаты. Моя марка — это «Голд Флейк». — Потом вежливо добавил:
— Как я полагаю, это дело вкуса.
Снова наступило молчание. Питер Марлоу ждал, пока Кинг скажет, зачем он хотел его видеть. Марлоу подумал, что ему нравится Кинг, несмотря на его репутацию. Питеру нравились искры юмора, блестевшие в глазах Кинга.
— Вы очень хорошо говорите по-малайски, — сказал Кинг, кивая в сторону терпеливо ожидающего малайца.
— Думаю, не очень плохо.
Кинг подавил раздражение, вызванное неизменной английской привычкой принижать свои достоинства.
— Вы выучили его здесь? — терпеливо допытывался Кинг.
— Нет. На Яве. — Марлоу нерешительно огляделся по сторонам. — У вас тут подходящее местечко.
— Люблю жить с удобствами. Как вам этот стул?
— Хороший. — В глазах мелькнуло удивление.
— Стоил мне восемьдесят баксов, — гордо объяснил Кинг. — Год назад.
Марлоу пристально посмотрел на Кинга, пытаясь понять, не шутит ли он, называя ему такую цену, но лицо Кинга выражало только довольство и очевидную гордость. «Странно, — подумал он, — говорить подобные вещи незнакомому человеку».
— Он очень удобен, — подтвердил он, скрывая смущение.
— Я собираюсь завтракать. Хотите составить мне компанию?
— У меня только что был… завтрак… — осторожно ответил Марлоу.
— Вероятно, вы можете съесть еще что-нибудь, например, яйцо.
После этого Питер Марлоу не мог больше скрывать свое удивление и широко открыл глаза. Кинг улыбнулся и решил, что стоило пригласить его поесть, чтобы увидеть подобную реакцию. Он опустился на колени перед своей черной коробкой и осторожно отпер ее.
Ошеломленный Марлоу уставился на содержимое коробки. Полдюжины яиц, пакеты с кофейными зернами. Стеклянные банки с очень вкусными восточными сладостями. Бананы. По крайней мере фунт яванского табака. Десять или одиннадцать пачек «Куа». Стеклянная банка, полная риса. Другая банка с бобами. Масло. Много лакомств, завернутых в банановые листья. Он уже несколько лет не видел такого изобилия.
Кинг вынул масло, два яйца и запер коробку. Когда он оглянулся на Питера Марлоу, увидел, что глаза его снова стали настороженными, а лицо спокойным.
— Как вам подать яйцо? Поджарить?
— Мне кажется, будет нечестным, если я приму предложение. — Питеру было трудно говорить. — Я имею в виду, что вы не предлагаете яйца просто так.
Кинг улыбнулся. Это была добрая улыбка, и Питеру стало легче.
— Не думайте об этом. Отнесите это на счет «руки помощи из-за океана» — ленд-лиза.
Вспышка раздражения промелькнула на лице англичанина, мускулы его челюсти затвердели.
— В чем дело? — резко спросил Кинг.
— Ничего, — помолчав, ответил Марлоу. Он посмотрел на яйцо. Ему не полагалось яйца в течение шести дней. — Если вы считаете, что я не введу вас в расход, я хотел бы яичницу.
— Будет сделано, — сказал Кинг. Он понимал, что где-то допустил ошибку, потому что раздражение гостя было неподдельным. «Непонятные люди эти иностранцы, — думал он. — Никогда не знаешь, как они отреагируют». Он поставил электроплитку на стол и включил вилку в розетку.
— Здорово, а? — сказал он весело.
— Да.
— Это Макс собрал ее для меня, — сказал Кинг, кивая в сторону выхода.
Питер взглянул туда. Чувствуя, что на него смотрят. Макс поднял голову.
— Тебе что-нибудь нужно?
— Нет, — ответил Кинг. — Просто рассказываю ему, как ты сделал спираль для плитки.
— А! Она работает нормально?
— Конечно.
Питер встал и, высунувшись из окна, крикнул по-малайски:
— Я прошу тебя не ждать, увидимся завтра, Сулиман.
— Очень хорошо, туан, да будет мир с тобой.
— И с тобой тоже. — Питер улыбнулся и снова сел, а Сулиман ушел.
Кинг аккуратно разбил яйца и выпустил их содержимое в нагретое масло. Желток был яркого цвета, окружающее его желе брызгалось, потрескивало, и начало схватываться, и сразу же шипенье заполнило всю хижину. Эти звуки захватили умы, захватили сердца и вызвали выделение желудочного сока. Но никто ничего не сказал и ничего не сделал. Не считая Текса. Он заставил себя встать и уйти из хижины.
Многие, проходя по тропинке мимо, чувствовали этот аромат, и это вызывало новые приступы ненависти к Кингу. Запах потянулся вниз, по склону холма, и достиг хижины военной полиции. Грей и Мастерс сразу поняли, откуда он тянется.
Испытывая тошноту, Грей встал и пошел к двери. Он собирался обойти лагерь, чтобы не чувствовать этого запаха. Потом передумал и вернулся.
— Пошли, сержант, — сказал он. — Нанесем визит американцам. Сейчас самое время проверить то, что рассказывал Селларс.
— Хорошо, — сказал Мастерс, почти сломленный запахом.
— Чертов ублюдок мог бы по крайней мере готовить до завтрака, а не после, когда до обеда еще пять часов.
— Американцы сегодня во второй смене. Они еще не ели.
В американской хижине ее обитатели продолжали заниматься своими делами. Дино постарался заснуть, Курт продолжил шить, возобновилась игра в покер, а Миллер и Байрон Джонс III возобновили свою нескончаемую партию в шахматы. Но шипение яичницы разрушило душевное спокойствие, отчего Курт вогнал иголку себе в палец и грязно выругался, Дино утратил охоту спать, а Байрон Джонс III потрясенно наблюдал, как Миллер забрал его королеву паршивой пешкой.
— Господи, — сказал Байрон Джонс III, не обращаясь ни к кому, поперхнувшись. — Хотел бы я, чтобы пошел дождь.
Никто не ответил. Потому что никто ничего не слышал, кроме шипения и потрескивания.
Кинг был тоже сосредоточен. Он наблюдал за сковородой. Он гордился, что лучше него никто не может пожарить яичницу. По его мнению, яичница должна готовиться профессионалом, и быстро, хотя и не слишком.
Кинг оторвался от стряпни и улыбнулся Марлоу, но глаза последнего были прикованы к яйцам.
— Бог мой, — сказал он тихо, и это прозвучало, как молитва, а не как богохульство. — Так замечательно пахнет.