Земляной допрашивал меня битых два часа, подробно выясняя каждую мелочь, но мне это время не показалось потерянным зря. То ли нарочно, то ли по небрежности Земляной выдал мне массу полезной информации. Например, о том, что убийца воспользовался напалмом домашнего приготовления, я узнала именно от Земляного. Так же, словно бы невзначай, следователь обмолвился о том, что пистолет, из которого пристрелили снайпера, так и не найден. По всей видимости, убийца либо не пожелал расставаться с оружием, либо выбросил его где-нибудь за территорией завода. Что ж, теперь я могла быть спокойна за тетино здоровье и собственную свободу, но меня это совершенно не радовало. На моей карьере телохранителя был поставлен огромный жирный крест.
Когда, наконец, Земляной счел, что выкачал из меня достаточно информации, я была выжата, как лимон. Добравшись до своего «Фольксвагена», я завела двигатель, включила на полную громкость приемник и настроила его на волну самой бодрой радиостанции, какую только нашла. Еще нужно было заехать к Серегиным за вещами, но я поехала прямо домой, и дело тут вовсе не в усталости. Я ни за что не решилась бы показаться на глаза Лене и детям.
Спустя полчаса я была уже дома, в самом милом и дорогом для меня месте на свете. Здесь не плакали только что осиротевшие дети, не седели на глазах молодые вдовы. Здесь не было татуированных с головы до пят отморозков и въедливых следователей. Здесь не пахло порохом и самодельным напалмом, зато витал в воздухе божественный аромат фирменных тетиных вареников.
– Женя, это ты пришла? – спросила из кухни тетя Мила.
– Да, тетя, – ответила я. – Привет тебе от дяди Яши.
– От Якова Моисеевича? – ахнула тетя Мила. – Давно его не видела, думала, совсем уже забыл старую подругу. Ну что с ним, как он?
– Да я его тоже, если честно, не видела, – смутилась я. – Мы по телефону разговаривали. Он, кстати, тоже очень огорчался, что ты ему не звонишь да в гости не заходишь.
– Вот ведь старый пень, – покачала головой тетя Мила. – Сколько лет прошло, а он все такой же. Как был лодырем царя небесного, так и остался. Пальцем лишний раз шевельнуть боится, а уж чтоб до трубки дотянуться да первым подруге позвонить – этого от него и вовсе ни в жизнь не дождешься. Ну а ты как, Женечка? Ты уже отработала?
– Да, работа сделана, – как можно беззаботнее сказала я. – Осталось только вещи забрать.
– Бросала бы ты эту работу, Женя, – вздохнула тетя Мила. – Слышала, машину возле вокзала взорвали? А если б, не ровен час, ты рядом оказалась?
– Нет, не слышала, – я постаралась изобразить максимальную степень удивления. – А что случилось? Кто-нибудь пострадал?
– Мужчина погиб, заживо сгорел, – снова вздохнула тетя Мила. – Мне Клавдия Михайловна звонила, она на вокзале работает, сама все из окна видела.
– А кто взорвал, Клавдия Михайловна случайно не говорила? – вырвалось у меня.
– Нет, Женя, чего не говорила, того не говорила, – ответила тетя Мила, не заметив моего сарказма. – Да и откуда же ей знать-то, чай, она железнодорожник, а не милиционер. Бандиты небось опять чего-нибудь не поделили. Ну да и бог с ними со всеми, – махнула рукой тетя. – Ты есть-то будешь? У нас сегодня украинская кухня, борщ на первое, вареники на второе…
– …и шмат сала с горилкой на третье, – подхватила я. – Буду, конечно, как можно от твоих вареников отказываться? Это преступление.
– Насчет горилки уж не обессудь, – сказала тетя Мила уже из кухни. – А вот сала кусочек могу найти. Если хочешь, достану. Настоящее украинское, подруга из Харькова прислала. Может, ты ее знаешь, тетя Аня Самойленко?
– Не надо мне сала! – запротестовала я. – Тетя Мила, я же просто пошутила. Не надо мне ни сала, ни горилки. А тетю Аню из Харькова я знаю только понаслышке, ты мне иногда про нее рассказывала. Или, может быть, знала, да не помню, маленькая была.
– Мне почему-то кажется, ты должна ее помнить, – наморщила лоб тетя Мила. – Ну да ладно, деточка, не буду тебе мешать. Ты кушай, Женечка, кушай!
Дважды просить не пришлось. Я в один миг уработала тарелку борща, потом съела аж две тарелки вареников, одну со сметаной, другую с маслом. Я не переставала нахваливать тетину готовку, но лгала: вкуса я совершенно не чувствовала. Покончив с варениками, я сердечно поблагодарила самого дорогого мне человека и пошла в свою комнату, где не легла, а просто упала на кровать. Медленно, словно боясь, что она вдруг растает, я вытащила из сумочки визитную карточку Матвеева и долго вертела ее в руках, рассматривая во всех возможных ракурсах. Наконец решилась. Схватила телефон и принялась набирать номер. Когда оставалось только нажать кнопку вызова, я снова остановилась. Я проклинала собственную нерешительность, но ничего не могла с собой поделать. В конце концов, не так уж и легко перечеркнуть всю свою прежнюю жизнь и начать новую. Так я и уснула. То ли сказалось нервное напряжение, то ли накопившаяся за последние дни усталость, но я попросту отключилась, уронив голову на подушку. Однако выспаться не пришлось.
– «Эй, мамбо! Мамбо италиано. Эй, мамбо! Мамбо италиано. Го, го, го, ю миксед ап сицилиано», – нахально завопил телефон, вырывая меня из темного уютного забытья.
Номер звонившего показался мне знакомым. Несомненно, где-то я его уже видела.
– Слушаю, – сказала я, тщетно пытаясь изгнать из голоса нотки сонливости.
– Евгения Максимовна? Это вас Умецкий беспокоит. Нам необходимо поговорить. Вы не могли бы подъехать в офис?
– Могла бы, – недоуменно ответила я. Что он там еще задумал? – Только когда?
– Чем раньше, тем лучше, – ответил Умецкий. – Прямо сейчас сможете?
– Могу, – ответила я, вставая и подходя к зеркалу. – А по какому вопросу?
– Только не по телефону, – отрезал Умецкий. – Приезжайте, жду.
Когда я вошла, Умецкий сидел в кресле, далеко запрокинув голову, так, что я сперва увидела только галстук да начинающий щетиниться подбородок.
– Здравствуйте, Евгения Максимовна, – сказал Умецкий, принимая вертикальное положение.
Я взглянула ему в лицо и ужаснулась. Выглядел генеральный директор «Феникса» так, будто не только не отошел от похмелья, но и в течение дня не раз прикладывался к бутылке. Но страшным было не это. Меня испугали его глаза. Взгляд. Передо мной сидел человек, потерявший все в жизни, стоящий на самом краю. Мне приходилось видеть людей с такими глазами, а на следующий день вынимать из петли или из-под колес поезда.
– Давайте сразу перейдем к делу, – предложил Умецкий, глядя куда-то мимо меня. – Я хочу, чтобы вы нашли убийц Кости. На милицию надежды никакой, сами понимаете.
– И что вы собираетесь потом с ними делать, если не секрет? – поинтересовалась я.
– Извините, но это уже вас не касается, – фраза была составлена довольно грубо, но тусклый, безжизненный голос совсем не соответствовал смыслу сказанного.
«А ведь он просит о помощи, – подумала я. – Нет, даже не просит. Он прямо-таки умоляет о помощи. Он хочет отомстить, чтобы придать какой-то смысл своему существованию, но не может. На милицию и в самом деле надежды никакой, и даже в меня он не очень-то верит. Более того, он в полном отчаянии, он пригласил меня, даже не надеясь, что я соглашусь за это взяться. А уж что я их найду, он и вовсе не верит ни на грош. Все-таки есть в этом мире что-то более ужасное, чем слезы сирот. Бессилие сильных, вот что по-настоящему страшно. Ну, погоди!»