* * *
– Сначала я подумала, что перегрелась, сегодня на солн це было под шестьдесят… Потом стала искать остальных…
Лени вновь заплакала.
– Лени, слава богу, мне удалось тебя увидеть!
– Но как ты меня нашел?
– Ты себе представить не можешь, какие тут про тебя слухи ходят. Когда мне сказали, что приехала немка и требует для съемок шестьсот быков, я понял, что это ты. Ну кому еще понадобятся шестьсот самцов одновременно.
– Ой, Эрик, ты такой же, совсем не изменился. Расскажи мне теперь… подробно.
– Ну, все было как обычно. Мы закончили работать, и я пошел к Вильме.
– Мне спросить, кто это?
– Теперь это моя крестная мама. Она меня и спасла. Я с ней тогда только познакомился.
– В тот же вечер?..
– Ох, Лени, не дай бог жениться на тебе. Соврать тебе – себе дороже. Ну, ладно, буду рассказывать, как будто передо мной мужчина. Снял я ее в тот вечер. В чайной. Она приехала на неделю к подружке, та у тетки отдыхала. Ну, свежее лицо и все такое… Через полчаса мы были уже у нее. Дальше рассказывать?
– Без подробностей.
– Ну ладно. Тогда вкратце. Секс был три раза.
– Эрик… Не могу даже сердиться на тебя… Видишь слезы, болван…
– Ну вот, часа в четыре утра забираюсь к нашему дому со стороны моря…
– А почему со стороны моря?
– Мы купались.
– Ночью?
– Ну да, голые. Там есть хорошее место неподалеку. Ну и когда стал подходить, почувствовал: что-то не то. Сел на измену, короче.
– А что почувствовал?
– Голоса сначала. Незнакомые. С другой стороны, у входа. Мне они как-то сразу не понравились. Ну, было еще темно, я через соседей, по кустам, смотрю – чего-то грузят. Ближе подполз – мать честная, они все наши ящики увозят! А лица, Лени! Это были такие лица, что я сразу все понял.
– А ребята?
– Их уже не было.
– Почему ты так думаешь?
– После того как ящики погрузили, стали тела грузить…
– О боже!
– Лени, на носилках они вынесли только Марту и этого нашего, из нержавейки.
– Отто?
– Да. И все. Потом закрыли дом и даже опечатали. Ребят уже не было.
– Боже мой… Значит…
– Ну вот, собственно, и все. Ты меня, конечно, извини, но я дал деру…
– И бежал, не останавливаясь, до Мадрида.
– Нет, до Вильмы. У нее хоть были деньги. На сейнере добрался до Киля. А потом автостопом до границы. Ну, заодно кое-кого повидал по дороге. Нужно же было попрощаться. Неизвестно на сколько расстаемся.
– Эрик, весь твой путь по этим рождественским открыткам можно было вычислить!
– Что я, дурак – их дома хранить? Ко мне же девушки приходили, если бы увидели – расстроились. Я их сразу букинистам относил.
– А как же там, в Раушене, тебя разве не искали в ту ночь?
– Лени, меня, видимо, спас всесильный немецкий орднунг. Ночью все офисы в Берлине закрыты, и, каковы бы ни были инструкции наших гестаповских друзей, бюрократическая система Германии ни предоставила им новых указаний до самого утра.
– Ну, а дальше-то что?
– Перешел границу. Вернее, переплыл. А потом, когда и во Франции вся эта дурь началась, перебрался сюда, в Испанию. А что, мне тут нравится, после гражданской войны все успокоилось, девушки красивые… Лени, тут такое вино! Я и сам на испанца немного похож стал, правда?
– Ты похож на болтуна Эрика, которого я очень люблю…
– А вообще-то я и отсюда свалю. Какой-то Франко у них… Усы, погоны… И потом, это же страна сплошных гитаристов!
– И куда на этот раз?
– Куда-нибудь… подальше. Главное, чтобы там девушки не стервозные были!
– Не знаю, что тебе и посоветовать.
– Сам разберусь, – Эрик вдруг посерьезнел. – Лени, а останки какие-нибудь нашли? Могила-то хоть есть?
– Ничего не нашли. И был ли вообще этот самолет?
– Ну, наверняка был. Я думаю, их подняли по тревоге, сказали, что срочно ждут для чего-то там в Берлине. И, наверное, действительно посадили в самолет. А там уж…
– А как же ты? Они бы тебя сами быстрее нашли.
– Я так думаю, что Макс все просек. У него нюх звериный на все это… И они уже стали играть свою роль. Может, вообще сказали, что я в Кениг укатил, отвели беду…
Лени опять заплакала.
– Мне только до сих пор непонятно, что вообще произошло? Какой в этом смысл? Кому мы дорогу-то перешли? Бред какой-то… Или у них правая рука не знает, что делает левая?
– Думаю, что знает, – тихо сказала Лени.
– Эрик, а вы… многое успели?
– Да чего там, Лени, это ведь случилось месяца через полтора после нашей встречи. Ну, кое-что сделали.
– Как через полтора? Нам сообщили почти через год, в конце августа!
– Ну, у них там совсем, видно, ум за разум зашел… Как ты еще среди этого зверинца живешь…
– Если работаешь на ферме, запах не чувствуешь.
– Ну, ладно, давай теперь про себя.
– А что про меня? После того как я вас потеряла, у меня приступы почти каждый день.
– В смысле?
– У меня с мочевым пузырем беда. Застудилась еще на съемках у Фанка. Три дня в сугробе, мороз минус двадцать восемь, вот и привет. Но как-то это дремало, а потом – раз! Эрик, я почти инвалид.
– Нет, Лени, ты будешь жить до ста лет, помнишь, что мы тебе обещали.
– До ста одного.
– Ну вот. Так что живи. Это тебе задание. Нашла кого-нибудь себе?
– Нашла, Эрик. На свою голову.
– А что так?
– У меня всегда мужчины проходят по высшей категории… сложности.
– Ладно, брось. Твой принц еще не родился.
– Эрик, что ты мелешь? Мне уже сорок один.
– Ну, может, уже в колыбельке где лежит. – Лицо Эрика стало торжественным. – Лени! После всего, что я пережил, ты обязана мне сказать правду…
Лени засмеялась:
– Нет, Эрик, нет. Клянусь. Не спала.
– Я тут подумал, Лени… Может, лучше бы ты с ним спала… Родила бы ему ребеночка. Тогда, глядишь, и войны не было бы…
* * *
В Берлине был настоящий ужас. Каждую ночь бомбили, началась эвакуация учреждений. Лени связалась с Альбертом, он уже занимал пост министра военной промышленности. При его занятости на встречу не было почти никакой надежды. Но он приехал к ней домой, на Хайденштрассе, 30, той же ночью, сразу после бомбежки.