— Хочу, чтобы все знали, что ты моя и всякий, кто обидит тебя, дорого заплатит.
Он взял ее под руку, и они стали спускаться по трапу. Селия старалась держаться покрепче за его ладонь, у нее все еще подкашивались ноги от поцелуя на глазах толпы. Ее знобило, несмотря на теплый летний ветерок.
Неподалеку их ожидал роскошный белый лимузин.
Стараясь сохранять равновесие, она прошептала Малколму на ухо:
— Я думала, мы должны были изображать дружбу. Просто приятельские отношения. Ты же опасался, что в отеле нас увидят папарацци?
— Я не хотел, чтобы ты знала о моих намерениях, пока не окажешься в безопасности.
В безопасности? Ее чувства к нему означали все что угодно, кроме безопасности.
— Ты же смеялся над детской влюбленностью тогда, в лимузине… — растерянно произнесла она.
— Милая, это не детская влюбленность, а взрослая страсть. Невозможно врать, находясь целыми сутками под прицелом камер. Папарацци увидят, как сильно я хочу тебя.
У нее перехватило дыхание.
— Я не знаю, что ответить.
Малколм остановился у лимузина, помахал еще раз толпе, прежде чем снова посмотрел на Селию обожающим взглядом. Он жестом пригласил ее в лимузин и последовал за ней.
— Селия, — быстро сказал он, пока Трой и Хилари еще не успели сесть в машину, — вместо того чтобы скрывать наше влечение и еще больше распалять прессу в их попытках обнаружить то, что им и так уже известно, лучше играть по-честному. Поэтому предупреждаю: я буду целовать тебя, прикасаться к тебе и ухаживать за тобой открыто.
От предвкушения у нее по спине побежали мурашки. Как она сможет устоять перед таким романтическим напором?
— Но я уже говорила тебе. Мы не можем этого делать. Мы не можем повернуть время вспять. Я не лягу снова с тобой в постель.
— Это не имеет значения. — Малколм поцеловал ее в нос, затем прошептал, коснувшись губами ее кожи: — У тебя такие кристально чистые глаза. Камера уловит правду.
Она уже не могла дышать и вспыхнула, когда он коснулся ее. Поцеловал ее.
— Скажи, Малколм, в чем эта правда?
— Милая, ты хочешь меня так же сильно, как я тебя. — Он положил руку на спинку сиденья, пока Трой и Хилари усаживались напротив них.
Хилари лучезарно улыбнулась:
— Добро пожаловать в Париж, город влюбленных.
Малколм стоял в одиночестве на балконе отеля, откуда открывался вид на Эйфелеву башню. Селия и Донованы уже устроились в своих номерах и легли спать, слишком уставшие от смены часовых поясов.
Ему не спалось. Малколм очень хотел привести Селию в свой номер, в свою постель. Временами он мечтал, как привезет Селию во Францию, будет брать ее на концерты и сделает предложение в каком-нибудь романтическом месте — таком, как это.
В течение всего полета он не мог оторвать от Селии глаз. Наслаждался ее видом: волнистые волосы окутывают плечи, щеки слегла розовеют; она задумчиво смотрит в одну точку, раздумывая над оценками или чем-то еще…
Селия завораживала его. Так было всегда.
Тут Малколм почувствовал на себе чей-то взгляд и резко обернулся. В дверях стоял полковник Джон Сальваторе, одетый в неизменный серый костюм с красным галстуком. Полковник работал в отделении Интерпола в Лионе, поэтому его появление не казалось удивительным. Неожиданно было только то, что пришел он посреди ночи.
— Добрый вечер, сэр. — Малколм не стал спрашивать, как Сальваторе попал в его номер. — Вы могли бы позвонить. Есть что-то новое?
— Ничего. — Бывший директор интерната вышел к нему на балкон. — Приехал в город на твой концерт. Хотел зайти поприветствовать тебя, Моцарт.
Моцарт… В свое время одноклассники называли его так, потому что Малколм много времени посвящал классической музыке.
— Благодарю за дополнительную охрану, Сальваторе. Мне гораздо спокойнее сознавать, что Селия в безопасности, пока ситуация не прояснится.
Полковник распустил галстук.
— Ты уверен, что поступаешь правильно? — спросил он.
Малколм покачал головой, взгляд его был прикован к мерцающей в ночи Эйфелевой башне.
— Нет, но я не могу дать задний ход.
— Ты ей мстишь за что-то?
— Что? — Малколм резко взглянул на него, удивленный вопросом. — Я думал, вы лучше меня знаете.
— Я помню, с каким проблемами ты попал к нам в интернат.
— Мы все были с проблемами.
Рассерженные, дерзкие, желавшие учиться в нормальной школе, но хорошо понимающие, что пути назад нет.
— Ты три раза пытался бежать.
— Я не хотел сидеть под надзором, — произнес Малколм, скрывая истинную причину своих поступков.
— Ты мог загреметь в тюрьму. — Сальваторе облокотился о поручни балкона.
— Но вы меня не сдали. — Малколм до сих пор не знал почему, как и не мог понять, зачем они обсуждают это сейчас.
— Потому что я знал, что ты был одним из немногих невиновных, попавших в этот интернат.
От удивления Малколм выпрямился. Он никогда не говорил, что невиновен, и все считали, что он попал туда за дело. Все, кроме Селии, но и она в конце концов покинула его. И вот теперь, слыша такую безусловную уверенность полковника… Для него это было важно, и тогда и сейчас.
— Откуда такая уверенность?
— За время работы в интернате я повидал немало наркоманов и дилеров и легко могу узнать их. Ты не имел отношения к наркотикам, ни в каком виде, — сказал Сальваторе. — Кроме того, будь у тебя проблемы с наркотиками, этот образ жизни давно бы тебя доконал. — Словно в подтверждение его слов с улицы донесся пьяный смех.
— Вы поверили в меня, исходя из своего опыта?
— Факты просто подтвердили мое предположение. Я также знаю, что человек сделает все ради своего ребенка. Я это понимаю. Я готов умереть за своего ребенка, — продолжал он. — Я понял, что ты взялся за эту работу в баре в надежде подзаработать денег, чтобы прокормить Селию и малышку. Ты не хотел, чтобы она отдавала ребенка.
— Черт возьми, полковник. — Малколм сделал шаг назад, словно пытаясь спастись от правды. — Я думал, у вас ученая степень по истории, а не по психологии.
— Не надо быть психоаналитиком, чтобы понять, что ты оберегаешь свою мать и у тебя есть причина ненавидеть своего отца. Итак? Ты мстишь? Для этого приблизил Селию к себе?
— Нет, черт побери. — Малколм искренне отрицал это. Меньше всего он хотел причинить боль Селии. — Мы с Селией теперь взрослые люди. Что касается нашего ребенка, она тоже почти взрослая. Так что пути назад нет. Нет смысла мстить или что-то переделывать.
— Смысл есть всегда. Запомни это.