— Тогда пошёл к черту, — бросила она и снова повернулась к зеркалу. — Ишь, наглец. Слово скажу — тебя на части порвут, кто ты ни будь.
Эраст Петрович подошёл ближе.
— Я вижу, вы нисколько не испугались. Поистине вы редкая женщина.
— Ах, вот что дверь-то скрипела, — сказала она как бы сама себе. — А я думала, сквозняк. Ты кто такой? Откуда взялся? Из поганой трубы, что ли, выскочил?
На это он ответил строго:
— Для вас, мадемуазель, я — посланец судьбы. А судьба “выскакивает” откуда ей заблагорассудится, подчас из очень странных мест.
Вот когда она к нему, наконец, развернулась всем телом. И посмотрела уже не с презрением, а недоуменно и даже, почудилось Скорику, с некоей надеждой. Повторила:
— Посланец судьбы?
— Что, не похож?
Она двинулась ему навстречу, снизу вверх посмотрела в его лицо.
— Не знаю… Может, и похож.
Сенька закряхтел — больно плохо они стояли: высокий господин Неймлес совсем её загородил, да и самого было видать только со спины.
— Отлично, — сказал он. — Тогда буду говорить поэтично, как и подобает посланнику судьбы. Сударыня, над той частью Москвы, где мы с вами сейчас находимся, сгустилось облако зла. Оно то и дело проливается на землю кровавым д-дождём. Эту железную тучу не уносит ветром, её будто удерживает здесь некий магнит. И я подозреваю, что этот магнит — вы.
— Я?! — смятенно воскликнула Смерть и шагнула в сторону. Вот теперь её было видно хорошо. Лицо у ней сделалось растерянное, совсем не такое, как обычно.
Эраст Петрович тоже переместился, будто желал быть от неё на расстоянии.
— Чудесная скатерть, — произнёс он. — Никогда не видел такого удивительного узора. Кто это вышивал? Вы? Если так, то у вас настоящий т-талант.
— Не про то говорите, — перебила его она. — С чего вы взяли, что кровь из-за меня льётся?
— А с того, госпожа Смерть, что вы сосредоточили вокруг себя самых опасных преступников г-города. Убийцу и грабителя Князя, который вас содержит. Выродка по прозвищу Очко, который снабжает вас кокаином. Вымогателя и п-подонка Упыря, который вам тоже зачем-то нужен. К чему вам эта кунсткамера, эта коллекция монстров?
Она долго молчала. Сенька уж думал, вовсе отвечать не станет. Но ответила-таки:
— Стало быть, нужно.
— Кто вы? — сердито воскликнул господин Неймлес. — Алчная накопительница богатств? Честолюбица, которой нравится воображать себя королевой з-злодеев? Человеконенавистница? Душевнобольная?
— Я — Смерть, — тихо и торжественно молвила она.
Он пробормотал, еле слышно:
— Ещё одна? Не много ли на один город?
— Про что это вы?
Тогда он подошёл к ней близко и заговорил резко, с напором:
— Что вам известно об убийстве Синюхиных и Самшитовых? В этих преступлениях имеются признаки какого-то сатанинского идолопоклонства: то выкалывание глаз, то истребление всего живого, вплоть до попугая в клетке. Настоящий пир смерти.
Она передёрнула плечами.
— Ничего про это не знаю. Вы кто, полицейский? — Посмотрела ему в глаза. — Нет, в полиции таких не бывает. Он качнул головой — не то досадливо, не то смущённо.
— П-прошу простить, забыл представиться. Эраст Петрович Неймлес, инженер.
— Инженер? Так что вам за дело до убийств?
— Есть два феномена, которые никогда не оставляют меня равнодушным. Безнаказанность злодейства и т-тайна. Первый поднимает в моей душе гнев, который не даёт мне спокойно дышать до тех пор, пока не восстановится справедливость. А второй лишает сна и покоя. В этой истории налицо оба явления: и чудовищное злодеяние, и тайна — вы. Я должен эту тайну разгадать.
Она насмешливо улыбнулась:
— И как же вы будете меня разгадывать? На манер прочих разгадывальщиков?
— Это уж как получится, — ответил он, помолчав. — Однако вы правы, ужасный сквозняк.
Развернулся, пошёл прямо на Сеньку, прикрыл дверь, да ещё стулом с той стороны подпёр. Теперь Скорику стало не видно и почти не слышно, что там у них в гостиной делается.
А он и не желал дальше слушать. Полез в окошко печальный. Можно сказать, с разбитым сердцем.
Настигло Сеньку полное разочарование в человеках. Вот Эраст Петрович этот: вроде серьёзный мужчина, собой важный, а такой же кобель, как прочие. А гонору-то, гонору. Кому верить на свете, кого уважать?
Сейчас господин Неймлес её, само собой, в два счета разгадает. Такую лярву только ленивый не разгадывал, терзал себя Сенька. Ох, женщины! Дешёвки, предательницы. Одна только верная и есть — Ташка. Хоть и мамзелька, но честная. Или это у ней от малолетства? Наверно, подрастёт, тоже, как все они, станет.
От разочарования и печали Скорик шёл, куда несли ноги, глядел не вокруг, а внутрь собственной натуры. Ноги же, глупые, по привычке вынесли его на Хитровскую площадь, где Сеньке мозолиться по нынешним временам было незачем. Увидят, Князю свистанут, и адье, Семён Трифоныч, наказывайте долго жить.
Когда спохватился, стало страшно. Поднял воротник пиджака, нахлобучил на глаза шляпу-канотье и быстренько-быстренько к Трехсвятскому, откуда до безопасных мест уже рукой подать.
Вдруг навстречу Ташка, легка на помине. Не одна, с клиентом. По виду приказчик. Пьяный, рожа красная, Ташку за плечо облапил, еле ноги переставляет.
Вот дура гордая! Охота ей за паршивый трехрублевик себя трепать. И не объяснишь ведь, что зазорно и срам — не понимает. Ещё бы, с младенчества на Хитровке. И мамка её шалава была, и бабка.
Хотел Скорик подойти, поздороваться. И она тоже его увидела, но не кивнула, не улыбнулась. Сделала круглые, страшные глаза и в волоса себе тычет. А там цветок торчал, видно, нарочно на такой случай заготовленный, красный мак, на языке растений — опасность.
Кому опасность-то, ей или ему, Сеньке?
Все же подошёл, открыл рот спросить, а Ташка зашипела:
— Вали отсюда, дурак. Он тебя ищет.
— Да кто?
Приказчик помешал. Ногой топнул, давай грозиться.
— Ты што? — орёт. — Ты хто? Моя мамзелька! Харю сворочу!
Ташка его кулаком в бок двинула, шепнула: