На ее лице ничего не отразилось, оно было пугающе бесстрастным. Слышала ли она меня? Или снова ушла в свои неведомые мысли? Но тут она заговорила.
— Я всегда знала, что ты предашь меня, Генри, — спокойно сказала она.
Я открыл было рот — но, в конце концов, она права, не перед кем притворяться.
— Я знала, что ты больше не любишь меня. — Она улыбнулась и на миг стала почти красивой. — Но это ничего, потому что я тебя уже давно не люблю. — Она склонила голову набок, словно вспоминая что-то. — Но я не позволю тебе принести меня в жертву, Генри. Я не позволю себя запереть. Я не больна, и очень скоро кто-нибудь это поймет. И, может быть, тогда люди станут верить моим словам. — Она бросила на меня взгляд, полный злобы. — А мне есть что им рассказать, Генри, — безмятежно добавила она. — О доме на Крук-стрит и о том, что там творится… Фанни Миллер не станет ради тебя врать, правда?
Я словно горсть иголок проглотил, грудь невыносимо сдавило. Мне вдруг отчаянно понадобился хлорал. Не обращая внимания на торжествующую улыбку Эффи, я снял с шеи пузырек и сорвал крышку. Дрожащими руками я отсчитал десять гранов в стакан и плеснул на них хересом, но переборщил — часть напитка пролилась мне на манжету. Ненависть вспыхнула с новой силой.
— Никто не поверит в эти бредни, — ровно произнес я с невероятным облегчением: хладнокровие вернулось ко мне.
— Могут и поверить, — сказала она. — Только представь, какая шумиха поднимется — а ведь твои работы только-только впервые получили признание. Один намек на то, что ты пытался упечь свою жену в сумасшедший дом, дабы она не разболтала о твоем тайном пороке… это тебя уничтожит. Станешь ли ты так рисковать?
Я возблагодарил всех темных богов за хлорал. Мне казалось, что с головы сняли крышку и внутрь подуло холодным сквозняком; мысли — всего лишь пылинки на ветру. Словно издалека я услышал свой голос:
— Моя дорогая Эффи, ты переутомилась. Думаю, тебе нужно лечь в постель и подождать, пока Тэбби принесет тебе капли.
— Я не лягу! — Поняв, что ее преимущество куда-то исчезло, Эффи утратила свою сверхъестественную сдержанность, в ее голосе зазвенела истерика.
— Ну, тогда не ложись, дорогая, — ответил я. — Я вовсе не собираюсь тебя заставлять. Пойду вниз, посмотрю, не вернулась ли Тэбби.
— Ты мне не веришь, да?
— Конечно, я тебе верю, дорогая моя. Конечно, верю.
— Я могу уничтожить тебя, Генри. — Голос ее дрожал, как она ни пыталась совладать с ним: «у-ни-чтожу тебя, Г-генри». — Могу и уничтожу! — Но призрачная фигура с тихим холодным голосом и бронзовыми глазами испарилась — это была пустая угроза. Слезы блестели на ее щеках, руки тряслись. Я сунул бумагу в нагрудный карман и позволил себе роскошь улыбнуться.
— Хороших снов, Эффи. И когда я шагнул в коридор, освещенный газовыми лампами, словно кулак сжался под ребрами, сжался весело, жестко. Я никогда не позволю ей помешать нам, Марте и мне. Никогда.
Скорее она умрет.
Я прибыл на Крук-стрит, опоздав на двадцать минут. За спиной бушевала буря. Снег на мостовой таял и, смешиваясь с зимним мусором, превращался в густую маслянистую слякоть, колеса буксовали, экипаж заносило на поворотах. Я был удивительно спокоен, несмотря на вечернюю стычку с Эффи: перед выходом я принял еще одну дозу хлорала.
В конце пути меня ждала Марта, и я едва вспоминал об Эффи. Завтра же устрою ее в какой-нибудь хороший приют подальше от Лондона, где никто не будет слушать ее болтовню — а если и будет, моя безупречная репутация, несомненно, избавит меня от любых подозрений. Она, в конце концов, всего лишь женщина и к тому же натурщица. Мне посочувствуют из-за неудачного брака, но не осудят. Кроме того… она больна. И, возможно, куда серьезнее, чем все мы думаем. Я чувствовал, что в такую ночь, как сегодня, может произойти что угодно.
Дверь дома номер восемнадцать приоткрылась, на пороге появилось пятно розоватого света. Отринув мрачные мысли, я вошел, оставив за собой на крыльце дорожку замерзающей грязи. На Фанни было шелковое платье цвета магнолии и газовый шарф. Абсурдно, но она казалась невинной, как юная невеста, и я с беспокойством подумал о безграничных способностях женщин представать такими, какими мужчины хотят их видеть. Даже Марта пользовалась этим. Даже Марта.
Какие страшные тайны скрывает ее совершенное тело?
Я безмолвно последовал за шуршащим шлейфом Фанни под самую крышу дома, мимо мансард и чуланов. Внезапно я понял, куда она меня ведет, и ужас охватил меня, словно, распахнув дверь спаленки на чердаке, она явит мне ту же сцену: игрушки на полу, белую постель, цветы у кровати и дочку шлюхи, обнаженную под ночной сорочкой, не изменившуюся, только немного бледную после долгих лет в темном склепе, она протянет руки и позовет меня неясным голосом Марты…
Собственный голос показался мне ломким, как тонкая корка льда.
— Почему я должен сюда подниматься? Почему мы не можем пойти в одну из гостиных?
Фанни проигнорировала мою неучтивость.
— Это комната Марты, Генри, — вежливо пояснила она. — Она специально попросила, чтобы вас привели сюда.
— Ах вот как. — Слова застревали в горле мотком проволоки. — Я… если она не возражает, я бы лучше не… не слишком ли здесь мрачно? И холодно. В этой части дома очень холодно. Может быть…
— Комнату выбрала Марта, — непреклонно ответила Фанни. — Если вы решите пренебречь ее желанием, не думаю, что она согласится снова встретиться с вами.
— Ну раз так… — Что еще я мог сказать? Я попробовал весело улыбнуться, но получилась скорее гримаса. — Я… я просто не понял. Конечно, если Марта…
Но Фанни уже шагала прочь, ее шлейф тянулся по лестнице. Судя по слою пыли на полу, этим коридором очень давно не пользовались. Я посмотрел на дверь, готовясь увидеть бело-голубую фарфоровую ручку — ручку двери в спальню матери. Я отогнал эту мысль, пока она не нарушила мое непрочное, на хлорале настоянное самообладание. Какая чушь. Нет там никакой бело-голубой ручки, нет маленького бледного ребенка проститутки с темными укоризненными глазами и ртом, измазанным шоколадом. Там только Марта, Марта, Марта, Марта… Я взялся за ручку и под облупившейся белой краской заметил слои других цветов… зеленый, желтый, красный… Голубого нет, торжествующе подумал я, голубого нет. А рядом с моей рукой виднелись маленькие отпечатки, словно ребенок остановился и прижал к двери ладонь и три пальца… Марта?
Даже ее руки не могли оставить такие маленькие следы… липкие, смазанные, совсем свежие. Могут они быть… от шоколада?
Я больше не владел собой. Я закричал и изо всех сил надавил на дверь. Она не поддалась. В голове не было места мыслям — мною управляла безумная логика, внезапная убежденность, что после стольких лет Бог заставит меня заплатить за то, что я сделал со шлюшьим ребенком… заплатить Мартой. Моему помутившемуся рассудку эта идея казалась ужасающе правдоподобной: шлюхина дочь слушала, держась за дверь, затем вошла и увидела Марту, ждущую меня. Снова вышла, месть свершилась… а Марта все ждет, в платье, натянутом на лицо…