— Ну надо же! — тихо ахнула тетя Мила при виде букета. — Кому же это?
— Девушке, наверное, — лениво зевнув и потянувшись, предположила я.
— Ну это и так понятно, что девушке, — неодобрительно посмотрела на меня тетя. — Интересно, какой именно?
— Ну, во-первых, совершенно необязательно, что именно девушке, — свредничала я, — сейчас считается совсем не зазорным, если один мужчина дарит цветы другому.
— Ну, Женя, скажешь же такое! — отшатнулась от меня тетя, как черт от ладана.
Она частенько реагировала подобным образом при любом упоминании о сексуальных меньшинствах.
— А ведь ты такая хорошенькая, — неожиданно заявила она после секундного молчания. — И какой-нибудь молодой человек мог бы и тебе принести такой же красивый букет.
— Когда-нибудь обязательно принесут, тетя, — с самым серьезным видом торжественно пообещала ей я.
Я любила свою тетю, жили мы с ней дружно, и я, чтобы не расстраивать ее, периодически брала на себя подобные обязательства.
Тетя отправилась в другую комнату, а я с задумчивым видом осталась стоять у окна. Яркий, но в то же время нежный красный оттенок цветов вновь погрузил меня в воспоминания недавнего прошлого. Я вспомнила алые лепестки маков, которые блестящими капельками крови в это время года начинали покрывать горные долины.
Между тем плавное течение моих мыслей внезапно было прервано трелью дверного звонка. Я вздрогнула от неожиданности и быстро перебрала в уме все недавние дела, в связи с которыми я могла быть удостоена визита. Таковых, однако, в моей памяти не оказалось.
«Возможно, это к тете», — подумала я.
В коридоре раздались шаги тети Милы по направлению к двери. Пока она шла, кто-то снаружи вежливо, но уверенно позвонил еще раз.
— Иду, иду, — торопливо сказала тетя, подходя к двери. — Сейч…
Ее речь оборвалась на полуслове, как будто ее горло в одно мгновение было внезапно и очень крепко сдавлено капроновой удавкой. Я моментально развернулась и в два прыжка оказалась сбоку от входной двери.
Я мгновенно напряглась в готовности моментально сбить тетю Милу на пол, чтобы оберечь от возможного выстрела в дверной «глазок». Но тут же расслабилась: тетина рука лежала на замке, но прочная железная дверь, поставленная по моему настоянию с первого же гонорара, тем не менее, была заперта. Сама же тетя, застыв как вкопанная, прилипла к дверному «глазку».
Однако немая сцена явно затянулась, и снаружи поступил очередной сигнал в виде звонка. На этот раз он был заметно продолжительнее предыдущего и в его звучании, почти как в человеческом голосе, слышались отчетливые нотки нетерпения и раздражения. Звонок наконец-то вывел тетю Милу из состояния глубокого транса, и она медленно повернулась ко мне. Противоречивые чувства боролись на ее лице. Уголки губ слабо подергивались, пытаясь растянуться в недоверчивой улыбке.
Решительным движением я отодвинула тетю от дверного «глазка» и осторожно посмотрела через него на лестничную площадку, чтобы выяснить, какое чудо сумело вогнать ее в подобное состояние. Чудо было представлено молодым человеком, виденным нами обеими несколько минут назад в окно. Того самого, с букетом, о предназначении которого мы гадали. Букет тоже был на месте во всей своей красе.
— Это к тебе, — горячо зашептала тетя Мила мне на ухо.
— Дверью могли ошибиться, — попыталась я остудить ее чрезмерно страстный порыв.
— Да к тебе, к тебе, — также жарко продолжала тетя. — Больше не к кому.
— Кто там? — наконец прервала я молчание, царившее между внутренней и наружной сторонами железной двери.
— Охотникова Евгения… — бодро начал молодой человек с букетом, но слегка запнулся. — Максимовна, — продолжил он, заглянув в помятый бумажный листок, вытащенный из кармана, — здесь проживает?
Я еще раз оценивающе осмотрела молодого человека в «глазок». Видела я его впервые. За это я могла поручиться. За время обучения в «Ворошиловке» моя память была достаточно натренирована, чтобы узнать человека, которого я видела раньше хотя бы непродолжительное время или тем более имела с ним какое-либо дело. Выглядел он вполне миролюбиво и никаких признаков агрессивности и недоброжелательности не проявлял. В целом, впечатление, производимое им, было благоприятным. Единственная деталь, которая могла слегка подпортить мнение о нем, были очки с темными стеклами не совсем обычного темно-фиолетового оттенка.
Раздраженный необыкновенно длительным ожиданием, он выглядел как усталое солнце, вынужденное нести свой свет ничего не понимающим, неразумным созданиям. Оценив его как персону, не представляющую физической угрозы, я открыла дверь.
— Охотникова Евгения Максимовна, — снова произнес он, но на этот раз четко, без запинок и подглядываний в шпаргалку. — Это вы?
— Да, — кивнула я в ответ.
— Вам букет, — с чувством внутреннего достоинства и облегчения от осознания выполненного наконец долга произнес он.
Одновременно с этой фразой он протянул мне умопомрачительной красоты букет, одним своим видом способный привести любую женщину в почти священный восторг и трепет. Я бережно взяла его.
— До свидания, — вежливо, но уже официально сухо сказал молодой человек и повернулся на каблуках в сторону лифта.
— Это все? — несколько опешившая от неожиданности спросила я его вдогонку.
— Все, — ответил он.
— Больше ничего? — не нашла я спросить ничего более умного.
— Больше ничего, — равнодушно ответил он и нажал кнопку вызова лифта.
— А от кого?
— Там написано, — успел ответить он, прежде чем створки лифта захлопнулись за ним.
Я закрыла дверь, и мы с тетей остались вдвоем, с молчаливым вопросом попеременно глядя то на букет, то друг на друга.
— Вот и ответ на твой вопрос, тетя, — сказала я тоном, каким, наверное, в стародавние времена говорили «вот тебе, бабушка, и Юрьев день».
— Ну я же говорила! — всплеснула руками тетя, не уточнив при этом, что же именно она говорила. — Ой, какая прелесть!
Букет действительно был великолепен. Пять одинаковых по размеру, но разных оттенков огромных цветочных бутонов составляли смысловой центр букета и имели определенно экзотическое происхождение. От движения рук их лепестки слегка шевелились подобно языкам пламени, отчего казались живыми существами. Вместе с тем они имели вид необычайно нежный, и казалось, что от малейшего прикосновения их лепестки могут томно потемнеть и обреченно завять. В общем, создавалось впечатление такой беззащитной красоты, что непроизвольно хотелось задержать дыхание.
Однако мне, как человеку, не однажды побывавшему в тропических странах и повидавшему множество представителей местной флоры, было известно и другое: за внешней трогательной беззащитностью цветка или растения мог скрываться настоящий хищный монстр, не только пожирающий насекомых, имевших несчастье приземлиться на него, но и вполне способных создать существенные проблемы для здоровья и жизни человека.