— Мне кажется, — сказал я, — это непростая задача: каждый раз суметь найти верный тон на похоронах.
Он слизнул с пальца горчицу и кивнул:
— Зависит от того, что требуется. Все пишется в соответствии с пожеланиями родных и близких покойного, одни посуше просят, другие — чтоб послезливее. — Могильный оратор плюхнул на тефтельку еще горчицы. — Все решают родные и близкие. И довольно скоро ты смекаешь, чего им хочется — поплакать всласть или проводить покойника в сосредоточенном скорбном молчании, втайне предвкушая, как будут делить наследство. Понятное дело, надо присмотреться к людям, к их образу жизни. Может, им и вообще наплевать, что на кладбище скажут да как все устроят. Хотя бывают случаи, когда сам покойник детально в завещании расписывает, что да как о его жизни говорить. Все тут вам: кульминационные моменты, запоздалые оправдания, а то и злобные пинки, так сказать, с того света. Что угодно бывает, ничего нет невозможного. — Он взял еще банку пива, отпил. — Раздражение слезных желез — штука нехитрая. По этой части Шекспир был мастак. А в конце жизни сам мучился от болезни слезной железы. Главное, чтобы родные и близкие покойного привели вам какие-то детали, рассказали о его привязанностях. Это может быть канарейка, например, или, — он огляделся по сторонам, — или вот хоть старый вязанный крючком колпак для кофейника, быть может, единственная вещь, которую пятнадцатилетняя беженка, уроженка Восточной Пруссии, сберегла в тяжкие дни скитаний, вынесла из родного дома в Кенигсберге, откуда бежала по льду залива. Колпак, который в студеную зиму сорок пятого защищал ее от холода, равно как и во время долгого странствия через всю Померанию, откуда она прибыла в Берлин. Колпак, который она натянула на голову вместо шапки, и, когда в город вошли русские, он спас ее, ибо она солгала, что больна тифом, а потом был первый натуральный кофе, кофе в зернах, подарок американского солдата, который преподнес его девочке, обратив внимание на ее диковинный головной убор. Предположим, солдат из Нью-Орлеана. Там ведь тепло, колпаки для кофейников не нужны. Наша девушка выходит замуж, у нее рождаются дети, затем на свет появляются внуки, годы летят, но летом в воскресные дни семья собирается за кофейным столом, и тогда на кофейник водружают старый колпак, о да, во многих местах он уже зашит и заштопан добрыми руками, но он по-прежнему хранит тепло, старый колпак, символ надежности, домашнего уюта и тепла, ведь именно этими бесценными дарами так щедро делилась с нами покойная… И тут вы взмахиваете старым потрепанным колпаком, и все собравшиеся проводить покойницу в последний путь заливаются слезами и в потоке слез выплывают за дверь ритуального зала. У меня есть коллега, дама, она владеет искусством похоронного красноречия в совершенстве. Иногда и сама ревет. Потом, конечно, пришедшие проститься удивляются и не могут взять в толк, с чего это их так разобрало, смотрят друг на друга в неловком смущении, ну и спешат пропустить рюмочку доброго шнапса, чтобы смыть тягостное чувство. Я все это могу устроить и для вас. Не сомневайтесь. Все, что пожелаете. Реагировать надо как следует, прочувствованно. А можно и спокойные похороны заказать, причем независимо от того, хороните вы в землю или кремируете, никакого надрыва, можно даже сигару выкурить, погрузившись в глубокую задумчивость. Наши левые старики это ценят. — Он слизнул с пальца горчицу.
И вдруг помотал головой:
— Нет, не подаю.
Я обернулся и тут увидел, что давешний старик нищий с вокзала Цоо приплелся сюда следом за мной. Теперь он немедленно принялся бормотать, уставясь мне в лицо. Я заказал для него сосиску с карри.
— Знаете, — бормотал старик, — там, там… — левое веко у него дергалось, — там было бомбоубежище, бункер, противовоздушная оборона, там зоопарк, русские пришли, бегемоты в зоопарке убиты! Обезьяны… пожар… Загорелись, побежали к воде, а рыбы? Рыбы на земле бились, вот так, вот так… Жирафы? — убиты. Слоны? — убиты. Убиты! Убиты! Убиты! Из бункера — бум! Бум! Все время — бум! В небе снаряды, на земле русские, бум! С крыш стрельба, бум! Я пришел, крокодилы убиты. Бум… И слоны… Убиты. Убиты.
— Забирай и вали отсюда по-быстрому, — сказал мужик, который жарил сосиски, протягивая старику картонную тарелку, и замахал рукой, прогоняя его. Старик отошел на несколько шагов, остановился и снова возбужденно забормотал что-то. Тарелку он держал в руке, но словно вообще ее не замечал.
— Раньше вы, наверное, историей литературы занимались? — предположил я, обращаясь к могильному оратору.
— Нет. Почему вы так подумали?
— Да вы вот о сигарах упомянули, мне сразу Бертольт Брехт вспомнился.
— Нет, я философию изучал, несколько семестров осилил. Философию и санскрит. В шестьдесят восьмом бросил. Философия! Мальчишеский порыв. Потом заработок себе нашел — гробы выносить. Вот и познакомился с одним из сочинителей надгробных речей, старой школы был специалист, даже скорбные стихи к случаю писал. В те времена не перевелись еще люди, которым хотелось, чтобы гробы с их родственниками опускали в землю под декламацию стишков. Ну, работал себе и работал, пока однажды случай не подвернулся — надо было хоронить атеиста. Знакомый тот, многоопытный краснобай, встал в тупик. Покойник-то, оказывается, покончил жизнь самоубийством, повесился. А был непреклонным коммунякой. Как увязать одно с другим? Что делать? Родные и близкие покойника, все как один закаленные партийцы, потребовали чисто политическую речугу. А что говорить-то? Они же верят в светлое будущее, истово верят. Выходит, несознательный был покойничек. Вот тут я и попробовал свои силы в этом жанре. Блоха [18] цитировал, его принцип надежды. Еще сказал, самоубийство — это, мол, наша лицензия на свободу, ибо в самоубийстве содержится некая крупица свободы, о да, лучезарной свободы. Работы в те времена было завались, многие после шестьдесят восьмого года отвернулись от церкви, волна такая пошла, ну и я не растерялся. Настоящий бум был. А писать оказалось нетрудно. Жизнь, общество. Общество было оплевано, реальность капитализма то есть, его античеловеческая сущность. А жизнь, значит, сделаем лучше. «Смело, товарищи, в ногу, духом окрепнем в борьбе!» и все такое. А в завершение — фанфары, да погромче продудеть: наш товарищ боролся, ныне он упокоился, но борьба продолжается! — Оратор отхлебнул пива и посмотрел на меня. — А вы в какой отрасли трудитесь? В шоу-бизнесе?
— Простите, но с чего вы взяли?
— С вашей прической не в банке же служить.
— Это точно.
На противоположной стороне улицы остановился машина Рабочего союза добрых самарян. На краю тротуара лежал человек, еще двое стояли радом, но было непонятно, что же случилось — сбила его машина или в драке так отделали. Оратор тоже поглядел в ту сторону и сказал:
— Еще один алкаш в коме. Да, скажу я вам, нынче работать стало трудновато. О чем говорить? Даешь краткую биографию покойного, а общественная жизнь что? Тут все по нулям, и с будущим не лучше. Конкурентам нашим церковным в этом смысле зеленая улица. Библия ведь отлично служит справочным пособием по устройству всевозможных светских мероприятий. Что угодно в ней найдешь. А мне, как назло, к Библии нельзя обращаться. — Он сунул в рот последний кусок тефтельки, вытер перепачканные горчицей пальцы. — В последнее время едва свожу концы с концами.