Какой-то миг, рассказывала мне фрау Брюкер, она помедлила, хотела сказать, что войне конец, здесь, в Гамбурге, но он уже оказался рядом, взял ее на руки, поцеловал, усадил на диван, на этот видавший виды диван. Может, она сказала бы ему об этом после. Это было несложно, но тут он произнес: «Теперь мы зададим жару русским, вместе с американцами и «томми». – И сразу: – Я голоден, как волк».
Она поставила на печку кастрюлю с гороховым супом.
– У него были, я бы сказала, интересные руки, – произнесла фрау Брюкер, – нет, вовсе не неприятные, скорее наоборот. Он действительно был великолепным любовником.
На какое-то время я заколебался, раздумывая, стоит ли спрашивать эту женщину, которой почти восемьдесят семь лет, что она подразумевает под словами «великолепный любовник».
– Могу я спросить о более личном?
– Почему бы и нет?
– Что означает для вас «великолепный любовник»?
На какой-то момент она перестала вязать.
– Он не торопил время. Мы долго просто ласкали друг друга. Он был мастер по этой части и очень увлекался. Ну, как… – она немного помедлила, – да по-разному было.
Я кивнул, забыв, что она не могла видеть этого, хотя меня, признаться, одолевало любопытство; как это – «по-разному» и, не буду лгать, что значит «очень увлекался». Я не стал больше ее выспрашивать, а лишь поинтересовался, не мучила ли ее совесть за то, что она и словом не обмолвилась о капитуляции.
– Да, конечно, – призналась она, – но только в самом начале, в первые дни, когда постоянно приходилось сдерживать себя, чтобы не выложить ему всю правду. И еще потом, позднее, но это уже другая история. Что же касается наших отношений до известия об окончании войны, то никаких угрызений не было. Не-а, тут уж мне, честно говоря, самой стало интересно. Хотя прежде мне вообще почти не доводилось лгать. В самом деле. Вводить в заблуждение – да, случалось, и нередко. От частой лжи, говаривала моя мать, душа заболевает. Но иногда ложь полезна для здоровья. Если я что-то и скрыла, так ведь он тоже кое о чем умолчал: о своей жене и ребенке.
Так вот, он неслышно ходил по комнате. С войной в Гамбурге было покончено навсегда. Но он по-прежнему передвигался по квартире на цыпочках. Уже не велись боевые действия, а у меня дома скрывался мужчина, который в одних носках, крадучись, перебирался из комнаты в комнату. Не скажу, что я потешалась над ним, но он казался мне смешным. – Она рассмеялась: – Если ты кого-то находишь смешным, то нельзя в одночасье разлюбить его, однако всерьез ты его уже не воспринимаешь.
На другое утро, спускаясь по лестнице, она встретила внизу не на шутку озабоченного стража квартала Ламмерса: «Адольф Гитлер умер». Он не сказал: «Фюрер умер». Он сказал: «Адольф Гитлер умер». Как будто фюрер вообще не может умереть, а только Адольф Гитлер. «Вы не слышали об этом? По радио передавали. Дёниц стал его преемником, гросс-адмирал Дёниц, – поправил он себя. – Вам нельзя выходить на улицу, сегодня нельзя, англичане издали указ, запрещающий появляться на улице. Они уже в ратуше, комендант города генерал Вольц сдал город без боя. Без боя, стало быть, позорно», – произнес он и выпучил на нее свои голубые глаза. «Так вы можете продолжать борьбу, господин Ламмерс, как вервольф [9] , – предложила Лена Брюкер. – Ну да ладно, и дайте-ка мне ключ от моей квартиры. Теперь ведь нам не нужен ответственный за противовоздушную оборону». Тут губы Ламмерса дернулись, и изо рта чиновника кадастрового ведомства вырвался стон, вздох, вопль. Он вытащил ключ из большой связки. Она поднималась по лестнице, снизу до нее долетали бессвязные слова: «идеалы, предательство, Верден, отечество, спекулянты», и еще совсем уж непонятное: «всегдавверноститакточно».
Она отперла дверь. Бремер вышел из чулана бледный, с испуганным лицом: «Я думал, кто-то идет, может, квартальный страж». – «Не-а, – сказала она, – он стоит внизу, вывешивает траурные флаги в честь павших в бою».
«Если проиграем войну, то проиграем нашу честь», – промолвил Бремер. «Глупости, чихала я на эту честь, – сказала Лена Брюкер. – Война скоро кончится. Дёниц стал преемником Гитлера».
«Гросс-адмирал, – поправил ее Бремер, вновь почувствовав себя боцманом со значком Нарвика и Железным крестом второй степени. – Это хорошо. Дёниц ведет переговоры с американцами? А с англичанами? Объединяются они наконец против России?»
Он просто сам вложил ответ в ее уста. «Да, кажется, да», – сказала Лена Брюкер и была недалека от истины, поскольку Гиммлер через шведского посредника сделал союзникам предложение: заключить сепаратный мир с Англией и США, чтобы объединенными усилиями выступить против России. «Нам нужны лишь джипы, говяжья тушенка и сигареты «Кэмел».
«Ясное дело, – сказал Бремер, – Дёниц сделает это». – «Да, – подтвердила она, – хотя пока он еще не договорился, а только передает по всем городам и весям приказы стойко держаться и расстреливать дезертиров».
Бремер углубился в кроссворд. «Лошадь с крыльями: пять букв. Проще не бывает». Он поднял голову. «Наконец, – сказал он, – наконец-то Черчилль проснулся. Теперь все силы будут брошены против русских. Переговоры о мире с Западом, ясно, как день», – снопа начал он. Она его не понимала. Он поднялся, сказал: «Вот здесь» – и положил на стол атлас. И только тут она заметила, что он вытащил ил шкафа атлас. Стало быть, он все облазил, обыскал чулан, шкафы сундук и ночные столики, потому что этот атлас лежал в ящике в шкафу, в самом низу, а поверх него – письма, несколько от ее сына и, главное, аккуратно перевязанная пачка писем от него, от Клауса, агента по пуговицам.
– А кто это? – спросил я.
– Это совсем другая история, – ответила фрау Брюкер. – Она вообще не имеет отношения к колбасе «карри».
Он наверняка читал письма, подумала она, он везде копался и все прочитал. А ей даже нельзя спросить, получится как-то глупо, скорее всего, он скажет «нет», обманет ее, как и тогда, когда она спросила, женат ли он. Бумажник с фотографией просто валялся на полу; а он в ее отсутствие, видимо, перерыл: все ее вещи, это все-таки не одно и то же. Даже не удосужился объяснить, откуда у пего этот атлас, он просто стоял, держа его в руках, и ей показалось, что сейчас он похож на мужчин в униформе, фотографии и портреты которых за последние годы можно было встретить всюду: фюрер, главнокомандующие вермахта, военно-морского флота, склонившиеся в бункере над картами, разложенными на столах, ярко освещенных лампами; над сложенными в несколько раз картами, в которые тыкал затянутый в перчатку палец офицера, сидевшего в открытой машине; над маленькими обтрепанными, выпачканными грязью картами, которые изучали в траншеях. «Скоро они пойдут в наступление, – скалит Бремер. – Англичане, подчеркивал командующий флотом, проиграют эту войну в любом случае, даже если и выиграют ее. После этого – прощай, мировая империя, после этого русские окажутся на Северном море. Вот отсюда союзники начнут наступление, снопа займут Берлин, потом Бреслау, потом Кёнигсберг, сверху клещи, огромные, Курляндским котел будет усилен, наши соединения выходят в море, наконец-то под защитой истребителей, многие корабли еще в хорошем состоянии». Она впервые видела его таким возбужденным, чужими восторженным, но потом он вдруг как-то сразу обмяк и повалился на диван с помертвелым лицом, он все больше мрачнел, казалось, его заволакивает облаком, черным, как вороново крыло; он думает теперь, решила она, что останется здесь, что ему невозможно даже выйти отсюда и принять участие в наступлении. Не потому, что он мог бы стать героем, об этом Бремер не помышлял, но все-таки есть большая разница в том, участвовал ли ты в боях, когда все пришло в движение, когда праздновали победы, передавали специальные сообщения о том, что подводные лодки в Атлантике, что капитан-лейтенант Кречмер потопил сто тысяч БРТ [10] вражеских судов и получил «Дубовые листья с мечами», или же ты удрал, и главным для тебя, как говорится, было по возможности целым и невредимым добраться до дому.