2.00. Обручение Гитлера с Евой Браун. Свидетели бракосочетания – Борман и Геббельс.
3.30. Гитлер диктует свое политическое завещание. Гросс-адмирал Дёниц должен стать его преемником в качестве главы государства и главнокомандующего вермахта.
5.30. Англичане переходят Эльбу вблизи Артленбурга.
Гамбург необходимо защищать как крепость, вплоть до последнего человека. Повсюду возводятся баррикады, создается фольксштурм, по всем госпиталям собирают героев, последний, самый последний, последний-наипоследний набор бросают на фронт, как и боцмана Бремера, который заведовал в Осло, в штабе адмирала, хранилищем навигационных карт. Начиная с весны 1944 года он был там, можно сказать, незаменим, пока не получил отпуск на родину, в Брауншвейг, куда и укатил. Он приехал к жене и своему годовалому сыну, которого увидел впервые, сын уже обзавелся зубками-в чем боцман не преминул убедиться – и говорил «папа». По окончании отпуска он снова отправился в свое хранилище карт и доехал до Гамбурга в переполненном вагоне пассажирского поезда, оттуда на военном грузовике до Плёна, на другой день конная повозка доставила его в Киль, откуда он намеревался морским путем добраться до Осло. Однако в Киле он был прикомандирован к противотанковому подразделению и после трехдневных занятий с фаустпатроном направлен в Гамбург, где ему надлежало явиться в новое подразделение, которое должно было вступить в свой последний бой в Люнебургской пустоши.
Он добрался до Гамбурга около полудня, подкрепился походным пайком – двумя ломтиками военного хлеба и маленькой баночкой ливерной колбасы – и отправился побродить по городу.
Прежде он не раз бывал в Гамбурге, однако теперь не узнавал его. От некоторых домов остались одни фасады, позади которых ощетинилась обгоревшими руинами церковь Святой Катарины. Было холодно. С северо-запада навстречу солнцу плыло гонимое ветром облако. Бремер увидел, как на него неотвратимо надвигалась тень, и это показалось ему дурным предзнаменованием. По краю улицы громоздились кучи битого кирпича, обугленные балки, обломки песчаного квадра, которые некогда представляли собой портал подъезда жилого дома, уцелела лишь часть лестницы, ведущей в никуда. Улицы были почти пустынны, две женщины тащили небольшую ручную тележку, проехал грузовик вермахта с аппаратурой для сухой перегонки древесины, за ним другой, потом автомобиль на трех колесах, который тащили впряженные в него лошади. Бремер спросил, где тут поблизости кино, и его послали к «Лихтшпильхалле» Кнопфа на Реепербан. Он направился к Миллернским воротам, затем к Реепербан. Проститутки, с тусклыми глазами, изнуренные, стояли у подъездов домов, выставляя напоказ свои худые ноги. На вечернем сеансе демонстрировали «Концерт по заявкам». Перед кассой змеилась длинная очередь. Ни на что другое его денег не хватало.
«Извиняюсь», – сказал он, потому что своей походной амуницией оттолкнул в сторону женщину, вставшую в очередь позади него.
«Ничего страшного», – ответила Лена Брюкер.
Она ушла домой сразу по окончании работы в продовольственном ведомстве – сняла рабочую одежду и, поскольку солнце временами все-таки выныривало из облаков, надела костюм. Прошлой весной Лена немного укоротила юбку. Ее ноги, как ей казалось, смотрелись еще вполне прилично, а года через три-четыре для такой юбки она уже будет старовата. Лена натерла ноги светло-коричневой краской под цвет чулок, тщательно размазав более темные места, и, стоя перед зеркалом, начертила сзади на икрах тонкую черную линию. Затем прошлась несколько раз перед зеркалом, пока не убедилась, что теперь ноги выглядят так, будто на них шелковые чулки. На Гросноймаркт пахло гарью и строительным раствором. Прошлой ночью в дом у Миллернских ворот попала бомба. Над горой обломков до сих пор поднимались струйки дыма. Кустики перед домом от нежданной жары зазеленели, а те, что росли слишком близко от горящих руин, засохли, какие-то ветки даже обуглились. Она прошла мимо кафе Хайнце, от которого уцелел лишь фасад. Рядом с входом на вывеске еще можно было прочитать: «Танцевать swing запрещено! Имперская палата культуры». Уже давно никто не убирает с тротуаров груды развалин. Бары давно закрыты, никаких тебе танцев и стриптизов. Запыхавшись от быстрой ходьбы, она подошла к кинотеатру Кнопфа; увидев длинную очередь, подумала, что, может, все-таки удастся попасть на сеанс, и встала позади солдата морской пехоты, юного боцмана.
Так Герман Бремер и Лена Брюкер, идя разными дорогами, оказались рядом друг с другом, и он толкнул ее своей поклажей, матросским рюкзаком с привязанной к нему скатанной серо-зеленой крапчатой плащ-палаткой. «Ничего страшного». Случай помог им завести разговор. Она покопалась в своем кошельке, и ненароком из него выскользнул ключ от входной двери. Он наклонился, она тоже, и они столкнулись лбами, не сильно, не больно, он лишь ощутил на своем лице ее волосы, мягкие, пушистые. Он протянул ей ключ. Что сразу приковало к себе ее внимание? Глаза? Нет-нет, веснушки на носу и русые волосы. Вполне мог годиться мне в сыновья. Но тогда, в свои двадцать четыре года, Бремер выглядел значительно моложе своих лет. Поначалу она даже подумала, что ему не больше девятнадцати, а может, и все двадцать. Очень симпатичный, худенький и голодный. Такой робкий и немного неуверенный, но взгляд открытый. О чем-то другом я тогда и не думала. В тот момент. Я рассказала ему о фильме, который видела на прошлой неделе, – «Это была ночь пленительного танца». Кинофильмы оставались единственным развлечением в городе, если только не выключали свет. Она поинтересовалась, к каким войскам он приписан. Спросила намеренно. Ежедневно слышала по радио и читала в газетах: тяжелые боевые единицы, боевые корабли, крейсеры-броненосцы, тяжелые крейсеры. Вот только от тяжелых боевых единиц, не говоря уже о «Принце Евгении», не осталось и следа. А легкие боевые единицы пока были – торпедные лодки, скоростные катера, корабли-тральщики. И еще подводные лодки.
Нет, последнее время он служил при штабе адмирала, в отделе навигационных карт. А прежде плавал на эскадренном миноносце, в 1940-м. Затоплен в Нарвике. Потом на торпедной лодке в канале Эрмель. А после нее – в сторожевой охране. В кино они сидели рядом на скрипучих стульях, было холодно. Она мерзла в своем костюме. Хроника недели: мимо жителей проезжают улыбающиеся немецкие солдаты, чтобы отразить атаку русских где-нибудь на Одере. Перед вторым фильмом, «Кольберг», тоже показывали фрагменты хроники. Гнейзенау и Неттельбек, Кристина Сёдербаум, «имперская утопленница» [1] , смеется и плачет. Еще во время показа хроники – горящий Кольберг – снаружи раздался сигнал воздушной тревоги. В зале включили свет, он замигал и погас. Зрители теснились к двум выходам и бежали в направлении большого бомбоубежища на Реепер-бан. Но Лена не хотела укрываться в этом громадном бункере. Лучше уж спрятаться в каком-нибудь небольшом бомбоубежище. В один из таких больших бункеров недавно угодила бомба, разорвалась прямо перед дверью. Огненная волна прокатилась по всему помещению. После отбоя люди видели висевшие на лестницах тела, обугленные и маленькие, как куклы. Лена Брюкер бежала к жилому дому, следуя указанию белой стрелки: «Бомбоубежище»; Бремер не отставал от нее.