— Никуда ты не пойдешь! — безоговорочно заявила я. — Даже и не думай.
Роальд прищурился и, выдержав «мхатовскую» паузу, с угрозой произнес:
— Между прочим, у меня клаустрофобия, понятно? Понимаешь, о чем я говорю?
— Разумеется, — кивнула я. — Боязнь замкнутого пространства.
— Очень редкая болезнь, — медленно наступал на меня Роальд. — И очень опасная.
— Ни фига не редкая, — не уступала я. — Сплошь и рядом, куда ни плюнь.
— Разве? — слегка обиделся Роальд. — Ну это ты, пожалуй, загнула.
— И вовсе не опасная, — добила я его. — Разве что с похмелья. А если хочешь пива, то его можно заказать из номера по телефону, и вовсе необязательно куда-то бежать. У тебя просто башка не варит после вчерашнего, дорогой мой. Совсем как дитя…
В Голицыне действительно сейчас проступало что-то детское. Как в облике — обиженно искривленный рот, трогательно нахмуренные брови, так и в поведении — стремление немедленно удовлетворить свои желания, полный отказ считаться с требованиями здравого смысла и жесткий, целенаправленный эгоизм.
На фоне его выпирающих из-под тонкого шелка рубашки мускулов и римского профиля, придающего лицу мужественность, замашки обиженного дитяти выглядели довольно комично.
«Вот бы показать тебя таким, как ты есть, твоим многочисленным поклонницам, чтобы полюбовались!» — мелькнула у меня жестокая мысль.
Роальд решил, что не стоит идти на конфликт со мной, и, успешно преодолев приступ клаустрофобии, спокойно подошел к телефону и заказал пиво в номер, потребовав две бутылки портера.
Он повесил трубку и повернулся ко мне, иронически улыбаясь.
— Ну что, мой генерал? — спросил он беззлобно. — Как видите, бунт на корабле успешно усмирен. Будем дружить дальше?
— Обязательно, — заверила я его. — Хинди-руси бхай-бхай.
— Жду новых указаний.
— Быстро пересядь в кресло к окну. И пожалуйста, без вопросов.
Пока Роальд недоуменно пожимал плечами и перемещался по комнате, я неотрывно смотрела на дверь. Изогнутая ручка из желтого металла медленно поворачивалась, но, встретив преграду, вернулась в прежнее состояние. Вслед за тем в дверь тихо постучали.
— Кто там?! — крикнула я.
— Приехал ваш завтрак, — ответил мне ласковый женский голос.
Я вынула из-под подушки пистолет, подошла к двери, сделав знак Роальду оставаться на месте, прислушалась и повернула ручку.
Затем быстро отошла на несколько шагов, сунув руку в карман халата.
— Входите, открыто.
Дверь отворилась, сначала в проеме показался столик на колесиках, а вслед за ним появилась немолодая женщина в форменной одежде с неестественно добродушной улыбкой на усталом лице.
— Приятного аппетита, — она сдернула салфетку с приборов и, сложив ее пополам, собралась уходить, видя, что мы не настроены давать чаевые.
— А пиво? — нетерпеливо спросил Роальд, бегло осмотрев завтрак на столе.
— Индивидуальные заказы выполняются в индивидуальном порядке, — с этой загадочной фразой женщина из обслуги исчезла, выдав на прощание ослепительную улыбку. — Приятного вам аппетита.
Пиво действительно принесли через десять минут. Вышколенный официант внес две бутылки портера так, словно это был букет орхидей, и, с поклоном водрузив их на декоративный камин, удалился.
Завтрак не заинтересовал Роальда, а вот на пиво он набросился с урчанием.
Я едва успела выхватить у него бутылку и сделать один глоток — не с целью «поправиться», а чтобы протестировать содержимое. Ведь после двух покушений на Голицына можно было ожидать чего угодно.
— Теплое, нет? — не понял смысл моего маневра Голицын. — Да возьми себе вторую!
Вторую я тоже опробовала. Портер как портер. Вроде не прокисший.
С урчанием влив в себя одну за другой обе бутылки, Голицын сладко потянулся.
— Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее! — подмигнул он мне, прикуривая.
— Ты еще не лечился? — спросила я напрямик, приступая к осмотру завтрака.
— Чего?
— От алкоголизма, говорю, не лечился? Ну там кодирование или еще что.
Роальд обиделся.
— А с чего ты взяла, что я алкоголик? — с вызовом спросил он.
— Волну уловила, — честно ответила я. — После опохмелки у алкашей обычно юмор просыпается. Своеобразный юмор, надо сказать.
— Ну, знаешь ли…
Роальд был настолько возмущен, что поперхнулся дымом «Мальборо». Я вынуждена была отвлечься от инспекции принесенной к нам в номер пищи и с силой похлопала его по спине.
— Ну, знаете ли… — эхом отозвались слова Роальда из широко распахнувшейся двери.
На пороге номера стоял низенький лысоватый человек в очках с золотой оправой.
— Такого я от вас не ожидал! — продолжил он свою фразу, входя в номер.
— Симон Аронович! — распахнув руки для объятий, бросился к нему Голицын.
Костяков уклонился от Роальда и, пронырнув у него под рукой, подбежал ко мне.
— Но вы-то, вы-то как могли! — завопил он. — Ладно Роальд, что с него взять — он почти ребенок. Испорченный ребенок, надо сказать!
Повернувшись к Голицыну, Симон Аронович Костяков строго погрозил ему пальцем.
— Но как вы могли допустить такой бардак! Такой, извините за выражение, кровавый бардак, не побоюсь этого слова. Что скажете?
— Вы недовольны тем, что видите его перед собой живым и здоровым? — осведомилась я у Костякова. — Предпочли бы лицезреть его со стрелой в щеке или с перерезанным горлом? А, Симон Аронович?
— Ну зачем же так обострять, — поднял руки Костяков. — Просто хотелось бы как-то помягче… поинтеллигентнее, что ли?
— А с этими пожеланиями — не ко мне, — отрезала я. — Найдите убийцу, с ним и беседуйте на здоровье. Меня эти материи не касаются.
— Как же это не касаются? — удивился Костяков. — Вы же охраняете его!
Палец Симона Ароновича уперся в грудь Роальда. Голицын стоял молча, по-дурацки улыбаясь и хлопая глазами. По-моему, актеру хотелось еще пива.
— Его?! — я кивнула на Роальда. — Да ваш протеже действует с точностью до наоборот. Делает все, чтобы осложнить мне работу. И себе жизнь, кстати сказать. Сначала напивается вдрызг, потом совершает моцион по ночным улицам с малознакомой девицей…
— Я знал Марго еще вот с таких… — Роальд поводил рукой на уровне своего бедра, демонстрируя рост девочки во время их детских встреч.
— Помолчи, дорогой, — резко оборвал его Костяков. — Видишь, у нас деловой разговор.
Голицын покорно заткнулся.