— Я пить больше не хочу, — помотала головой Надя. — Поймайте мне лучше машину, я поеду к себе. В общем, прости меня, Ромочка, если что…
* * *
«Как это по-женски! — думала я, ведя машину по направлению к нашему коттеджу. — Сначала пытаться убить, а потом просить прощения».
Роальд мирно посапывал на заднем сиденье, склонив голову набок.
Мне едва удалось его уговорить ехать домой — после того, как мы усадили Надю в такси, Роальд впал в мрачное расположение духа и потребовал очередную порцию спиртного, чтобы снять стресс.
— Тебе весело — ты бухаешь, тебе грустно — ты тоже бухаешь, — устало огрызалась я. — Слушай, а чего ты вообще спрашиваешь у меня разрешения? Вон магазин, пошел и купил. Хоть залейся!
— Но ты же несешь за меня ответственность! — не сразу нашелся Роальд.
— Перед кем это? — фыркнула я. — Фиштейн в бегах, Костяков мертв.
— Я все равно знаю, что все будет хорошо, — уверенно произнес Голицын.
— Самогипноз — вещь хорошая, — согласилась я. — Это в психологии называется «положительные аффирмации». Только все же не мешает иногда слова чем-то подкреплять. Знаешь пословицу про лежачий камень?
— А при чем тут я?
— Ну, — пожала я плечами, — ты ведешь себя как товар в витрине. Пусть даже бриллиант. Лежишь и ждешь, пока тебя кто-нибудь купит…
Роальд обиделся и почти не разговаривал со мной, пока мы выезжали из города. А потом и вообще заснул. Видно, обещанная «ночь любви» накрывается.
Ничего, переживем!
Когда я подъезжала к даче, машина подскочила на кочке и Роальд встрепенулся.
— А, что? — подавил он зевок. — Уже приехали? А пивка ты взяла?
Я медленно-медленно просчитала про себя до десяти, чтобы не сорваться.
— Ты сам купил пиво в столовой телестудии, — напомнила я. — В сетке справа.
— А, ну и чудесно, — мгновенно успокоился Голицын. — Надо бы сегодня выспаться…
Я предоставила ему такую возможность — мы провели эту ночь в разных спальнях.
Наутро история повторилась. Пиво было выпито в одиночестве — Голицын даже не соизволил предложить мне глоток хотя бы из вежливости.
Снова Роальд ходил мрачный и насупленный и придирался к любым моим попыткам общения — будь то жест, слово или даже взгляд.
— Слушай, — не выдержала я, — а чего ты вообще тут делаешь, а?
— Ну… как… — смешался Голицын. — В общем, можно сказать, отдыхаю.
— А по-моему, ты просто боишься возвращаться в Москву, — возразила я.
— Это почему же?
— Потому что ты там никому не нужен, — развела я руками. — Вот так.
Наверное, это было жестоко с моей стороны. Но я хотела как-то взбодрить Голицына, вывести его из состояния эмоциональной невесомости и заставить хоть что-то предпринять, побороться за место под солнцем.
Да, я рисковала — после таких слов Голицын, очевидно, должен был хлопнуть дверью и улететь в Москву с первым же самолетом. Но, по крайней мере, я надеялась, что заряд энергии, пусть даже и отрицательный, подтолкнет его хоть к каким-то решительным действиям.
Моя уловка сработала.
— Это мы еще посмотрим! — сразу распрямил плечи Роальд.
— Чего тут смотреть! — продолжала подзуживать я. — И так все ясно.
— Все, — резко сказал Роальд. — Я уезжаю. Мои вещи в спальне?
Я кивнула.
— Вот и замечательно! — Голицын с гордо поднятой головой проследовал в свою комнату. — Можешь меня не подвозить, я сам поймаю машину.
Я продолжала сидеть на террасе, приканчивая одну сигарету за другой. Кажется, мы расстаемся. Что ж, все к лучшему… Хотя, говоря по совести, мне было неприятно, что Роальд даже не подумал: а от кого я, собственно, получу деньги за свою работу?
«Сейчас он уедет, — думала я. — Появится с двумя чемоданами из спальни и выйдет в дверь. Хотя как же он дотащит свою поклажу до шоссе? Меня-то он явно не попросит. Наверное, поймает машину, а потом заедет за вещами. И все, больше мы не увидимся».
Я вдруг совершенно отчетливо вспомнила, как мы с Роальдом волокли эти чемоданы, только собираясь вселяться в загородный дом. Тогда казалось, что все будет хорошо… Что ж, не получилось.
Может быть, еще есть способ как-то все поправить? Пойти на мировую, кому-то сделать один шаг навстречу. Ведь это же так просто!
Вот если бы сейчас открылась дверь и Роальд вышел ко мне и сказал: «Женя, милая, я вел себя как свинья. Ты, конечно, тоже была ко мне несправедлива, но давай не будем вспоминать старое. Ты мне очень дорога, и я не хочу с тобой расставаться. Я не знаю, что будет с нами дальше, но я должен сказать, что я тебя…»
— А ты случайно не помнишь, я вчера в столовой три бутылки пива купил или четыре? — высунулся Роальд в проем двери.
Я уже открыла рот, собираясь сказать все, что я о нем думаю, как вдруг зазвонил телефон. Услышав в трубке голос Барсукова, я позвала Роальда.
Присутствовать при разговоре я не желала и вышла в свою комнату. Но Роальд ворвался ко мне через несколько минут и, запрыгнув на кровать, сжал меня в объятиях. Он был на седьмом небе от счастья.
— Ты представляешь! — захлебываясь, рассказывал мне он. — Меня пригласили в Голливуд! Теперь ты видишь, что я был прав!
И я все ему простила.
Когда ты видишь счастливое лицо ребенка — пусть даже вполне взрослого ребенка, каким был Роальд, — на него невозможно сердиться.
— Барсуков сказал, что Фиштейна убрали где-то на Кайманах и теперь его дело поглотил кто-то еще. В общем, все нормализовалось, — вдохновенно посвящал меня в новые реалии Голицын.
«Нормализовалось, но только не для Гарика Фиштейна», — заметила я про себя, еще раз убеждаясь в полном и окончательном эгоизме Голицына.
— В общем, — продолжал Роальд, — один деятель из нового руководства Союза кинематографистов сбил деньгу на фильм, и теперь режиссер набирает штат под картину — русско-американский проект. У меня, к сожалению, не главная роль, но все же…
— Рада за тебя, — вздохнула я, погладив Роальда по голове. — Когда едешь?
— Барсуков сказал, что меня ждут послезавтра. Он посоветовал съездить к Муханову и дать интервью по «Эху столицы» насчет новых планов.
— Что ж, я могу тебя подвезти, — предложила я с грустной улыбкой. — Мой «Фольксваген» в твоем распоряжении, дорогой…
* * *
Пока Роальд распинался в прямом эфире о своих блистательных перспективах и мосфильмовско-голливудском проекте, я ходила по коридору студии «Эха столицы» и курила в не отведенных для этого местах.
Мне было не по себе.
Какое-то смутное предчувствие нехорошо шевелилось в груди — словно медленно разворачивающаяся змея, готовая поразить жертву.