– Слышишь ты, отчаянная голова!… – орал из трюма Хольм. – Сесть на корабль – это не то же, что взобраться на дерево. Из всех дорог к погибели ты выбрал самую короткую…
Тем временем россияне разыскали и выпустили из-под замка Андреса и Копейку. Затем они завершили погрузку корабля, опустив в его трюм несколько бочек с китовым жиром и тюки с мехами; в тех мехах купец Верета и помор Копейка сразу признали великолепный строгановский товар. Четверых же матросов из команды когга, что оставались на берегу, уже давно не было видно, – должно быть, они бежали к соседнему заливу за теми своими сотоварищами, которые не более часа назад отправились на поиски несуществующего судна.
Видя серьезные приготовления россиян, купец Хольм опять перешел на язык брани, потом вдруг переменил тон и предложил Месяцу выручку за треть товара. Хольм сказал, что это необыкновенно большая пошлина, что с него еще никто не взимал такую. Однако Месяц отошел от края люка и некоторое время был вне видимости шведского купца. Вместо Месяца в светлом квадрате люка возник Копейка и сказал людям в трюме размещать груз разумно, чтобы он не бродил от борта к борту во время качки…
– Ну, хорошо! Эй, россиянин, где ты!… – крикнул Хольм, зная, что Месяц слышит его. – Я возьму тебя в пай. А остальных определю в абордажную команду. Все равно у меня недобор в людях… Подумай, россиянин: вы действительно не знаете моря! Безумцы! Вы потонете без меня в первый же шторм. Гроша ломаного не дам за вас!…
Здесь на палубу поднялись Хрисанф, Андрее и Верета. И они привели с собой человека с рыжими волосами и широким бледным лицом, и сказали, что человек этот спал в кубрике и до сих пор как будто не подозревает о происшедших на судне переменах. Однако оказалось, что сей рыжеволосый имел очень цепкий взгляд, чуткое ухо и хороший быстрый ум. Он сказал, что, лежа в кубрике, слышал все, происходящее наверху и произнесенное возле трюма, и без особых колебаний решил, чью сторону ему принять. Оставался же в бездействии он только потому, что опасался наделать шума своим неожиданным появлением. После этих объяснений он назвался. Это был Тойво Линнеус, штурман, по рождению финн, по вероисповеданию лютеранин. Имя Тойво дано ему было матерью; шведское прозвище Линнеус записали ему при крещении в протестантской церкви и с тех пор обязывали его говорить по-шведски и в общении с Богом, и в общении с братьями-финнами. Но он неплохо говорил и по-норвежски, и по-датски. Купец Хольм сказал Линнеусу:
– Ты скотина, Тойво! Едва только перенесли миску в другой хлев, как ты потянулся вслед за миской. Ты предал меня. А я между тем хорошо платил тебе…
– Ты не платил, а подставлял миску, – ответил Линнеус. – Вся команда для тебя были скоты. Мне не дадут солгать те, кто стоит возле тебя в трюме. Но я – штурман! Мое дело – море. Кем я стану на берегу возле твоей миски? А на корабле ты уже не хозяин – это правда.
И те четверо, что были в трюме вместе с Хольмом, также перестали видеть в нем хозяина, они сказали:
– Хватит торговаться, купец! Работай…
После этого Даниель Хольм не произнес ни слова. Он крепко сжал зубы и работал в трюме наравне со всеми. Те, кто прежде были ему слугами, отвернулись от него, поскольку судьба отняла у него корабль власти. По судьба не отняла его сил; а Хольм был сильный человек – из тех, кого поражения не ломают, из тех, кто вслед за поражением ищет победы.
Когда в трюме все грузы были уложены, шведов высадили на берег. Подняли якорь. Хрисанф, Андрее, Михаил и Фома, а с ними и штурман Линнеус занялись парусами. Копейка стал к рулю. Под слабым ветром когг тихонько сдвинулся с места и пошел вдоль берегазалива. Волны заплескались у бортов, закружили в кильватере птицы.
Даниель Хольм с угрюмым лицом провожал свой «Опулентус». Купец сокрушался о нем и в то же время не мог не любоваться им. Хольм вошел по колено в воду и смотрел вслед кораблю. Потом, сложив ладони рупором, он прокричал, чтобы все слышали на когге:
– Мировой океан не так уж велик. Мы встретимся еще!… Линнеус! Финская собака…
На хорошей волне отлива судно вышло в открытое море. И тогда инок Хрисанф совершил обряд освящения и окрестил корабль новым именем, предложенным Месяцем, – именем «Юстус». Слово это на языке латинском означает «справедливый». И далее Месяц растолковал тот смысл, какой он вкладывал в это название: не подобрать иного слова, так крепко привязанного к понятию «справедливый», как слово «судья» – судья, воздающий всякому по его заслугам; можно, бесспорно, связать и с иными словами: справедливый человек, справедливая речь, справедливый поступок – однако и здесь в каждом случае приходится разуметь суд и право. И с какими другими словами это слово ни соединяй, смысл от того не переменится, так как «справедливый» – слово определяющее, а сама основа его – это право, правда, праведность… Но да убережет тебя судьба, смертный человек, при жизни твоей выступить в роли судьи, ибо есть один для всех судья – Всевышний, правящий в небесах. А ты, судья земной, – тля возле него; ты не видишь даже дня завтрашнего – можешь ли судить день вчерашний? ты, сам не без греха, – можешь ли судить грешного? и, не предвидя на семь шагов вперед, имеешь ли право менять ход вещей в настоящем? не уподобляйся же тле, человек, подобный Богу, не будь жалок. И «Юстус» – не судья. «Юстус» – это всевидящее око Создателя; «Юстус» – это человек, послушный Богу и идущий земными дорогами, угодными Божьему провидению; «Юстус» – это малый островок тверди посреди зыбкого моря несправедливости и зла, островок, на который единственный могла бы опереться Божья пята; «Юстус» – это доброе сердце, в коем живет истина; «Юстус» – это ангел, воплощенный в облако, – одна нога его стоит на море, другая на земле; путь «Юстуса» – это раскрытая книжка в руке ангела, сладкая в устах и горькая во чреве; и только после этого «Юстус» – корабль… Так сказал Месяц, и слушающим полюбились его высокие слова.
Выйдя в открытое море, новонареченное судно взяло курс на северо-запад. Команда во главе с Месяцем исполнилась решимости делом опровергнуть недобрые пророчества шведского купца и избрала путь вдоль берега Норвегии, затем – мимо Дании и Швеции – в Восточное море. Человек боится от незнания и бывает бесстрашен от незнания же. Никому из команды россиян не суждено было заглянуть в книжку ангела, о которой говорил Месяц, и тем более подержать ее в руках и перелистнуть на год-другой вперед, и уж тем более – попробовать в своих устах ее сладость и в своем чреве ее горечь, как это попробовал Иоанн Богослов; а если бы все же им довелось заглянуть в нее и перевернуть несколько страниц, то, возможно, не все на судне были бы в тот день так неустрашимы.
Тойво Линнеус, финн, рожденный у Варангер-фьорда, хорошо знал не только свой фьорд, но и морские дороги до Зундского пролива, а также дороги в восточном море. Он мог, не прибегая к помощи лоцмана, провести судно многими проливами и войти в порты с трудными фарватерами – в порт российской Нарвы, например, где фарватер зависел от течения реки Наровы и что ни год менялся. За эти-то знания и ценил своего штурмана капер Хольм; эти знания могли сделать Линнеусу честь на любом судне. Однако он не заносился перед другими, был прост и доброжелателен, как все поморы. Линнеус говорил, что каждый мужчина должен иметь в жизни свое дело и делать его хорошо – в этом и будет его гордость; а заносчивость – удел глупых. Он был трудолюбив и исполнителен, иногда хитроумен и выдумчив – это когда дело касалось маневра корабля, но в общении с людьми – открытым и участливым. На «Юстусе» Тойво стал не только штурманом, но еще и учителем, ибо, кроме него, кормчего Копейки, Андреса и Хрисанфа, монаха из поморов, никто прежде даже не знал, какова на вкус морская вода. Первым делом Тойво Линнеус показал россиянам, как ловчее управляться с парусами – какие ставить, какие поднимать, как растягивать паруса фалами и шкотами, как убирать их, подтягивая к реям, как работать парусами при перемене курса относительно ветра. Покончив с этими премудростями, штурман обучил команду вещам более простым, но не менее необходимым: как работать помпой, как опускать шлюпку на воду, бросать якорь, как по возможности быстрее устранять течь, как вязать узлы, взбираться на марсы, а также посвятил в смысл многих слов из морского языка, объяснил назначение тех или иных предметов на палубе и в трюме. Прав был Даниель Хольм – море и корабль – это нелегкая и весьма обширная наука. Но постепенно постигается всякая наука; и тем быстрее закрепляется новое знание, чем больше от него зависит жизнь.