Надо сказать, что Каплун этот был из людей не слабых: с легкостью подковы гнул, играючись давил в руках обожженные глиняные горшки. Однако рядом с Глебом, воином от рождения, достойным потомком бога Волота, выглядел Каплун подлетком. На голову выше его был Глеб и в плечах шире. Глеб, сын Аскольда, был как скала.
Из рассеченной брови Каплуна обильно хлынула кровь. Она залила молодцу все лицо. Утирая рукавом кровь, Каплун снизу вверх зло смотрел на Глеба. Молчал.
Журчал ручей.
Глеб ступил два шага вперед. Каплун, отталкиваясь ногами, на спине, отполз на траву.
— Встань! — Глеб пнул его в ногу. — Я хочу посмотреть, сможешь ли ты принять смерть так же достойно, как принял ее старый Аскольд. Устоишь ли, обливаясь кровью, когда я стану тебя толкать.
— Не встану! — покачал головой Каплун; в глазах его уже был страх. — Не надо… чтоб я обливался кровью. Не надо толкать!.. Я не убивал Аскольда.
— А кто? — Глеб скалою навис над Каплуном.
— У других спроси. Я говорю правду!.. Корнил убил, Рваная Щека. Он и толкал.
— Десятник?
Каплун закивал:
— Он, он! Его и казни…
— А женщину? Апраксию кто в спину колол?..
Каплун не отвечал. Дышал часто и с хрипом. С мольбой смотрел на Глеба.
— Говори!
Каплун испуганно дернулся:
— Все кололи — и я колол. Но мне ее было жалко. Я бы не стал ее убивать. В этом не было смысла. Я бы и Аскольда не тронул…
— Тогда и я бы тебя не тронул, — кивнул Глеб. — Но ты в тот день сам выбрал себе судьбу.
Глеб так быстро ударил секирой, что Каплун не успел отпрянуть. Удар пришелся в висок. Под острым лезвием хрустнула кость, и Каплун замертво повалился на траву.
А Глеб, не прячась уже, пошел к избушке.
К тому, сидящему у костра, молодцу Глеб подходил со спины. Не оглядываясь, молодец проворчал:
— Что так долго? Ты, Каплун, наверное, у ручья девку встретил…
— Нет, — зло усмехнулся Глеб.
— А что же?
— Он встретил смерть.
Молодец быстро обернулся, обомлел:
— Ты кто такой?..
— Сын Аскольда, — и Глеб махнул своей страшной секирой.
Но этот молодец оказался ловчее. Увернувшись от удара, он перепрыгнул через костер и побежал к избушке. На бегу кричал срывающимся голосом:
— Милий! Милий!..
Глеб метнул секиру.
Описав большую дугу в воздухе и единожды перевернувшись, секира вонзилась острием молодцу в позвоночник. Когда секира летела и переворачивалась, она пела — гудела тревожно, угрожающе…
Аскольд, некогда передавая это оружие Глебу, говорил, что секире сей много лет; быть может, отковал ее сам Волот, который был искусным кузнецом; кузнец и просверлил на лезвии несколько хитрых дырочек, из которых при движении секиры исходил заунывный пугающий звук.
Смолкла песнь секиры. Молодец, взмахнув руками, упал на колени, обмяк, а потом повалился лицом в траву.
Выдернув секиру у него из спины, Глеб ухватил убитого за ногу и оттащил его в орешник.
К тому времени, как на пороге избушки показался Милий — здоровенный детина, — Глеб уже сидел у костра и черпал ложкой похлебку.
Милий потянулся, зевнул, протер глаза. Удивленно посмотрел на Глеба. Оставаясь стоять в дверях, спросил с угрозой:
— А где мои побратимы?
Глеб не ответил; похлебка пришлась ему по вкусу — черпал ложкой и черпал.
Милий сказал:
— Очень невежливо это — угощаться без спросу из чужого котла.
Глеб и на это не ответил. Он вообще вел себя так, будто никто к нему не обращался.
Милий что-то заподозрил, оглядел крутые плечи незнакомца, его большие мускулистые руки, лицо. Заметил:
— Будто лицо мне твое знакомо. Где я мог видеть тебя? Ответишь ты наконец?
Опустив в котел ложку, сказал Глеб:
— Нет в том ничего необычного, что лицо мое тебе знакомо. Ты гоняешься за мной много лет, а между тем мы порой встречаемся в Чернигове на рынке или в воротах Гривны…
— Очень мудрено ты говоришь, — усмехнулся Милий. — Мог бы сразу сказать, что ты — Глеб, сын Аскольда. Я теперь узнал тебя, — оглядевшись, Милий спросил: — А где нерадивые побратимы мои? Я слышал, они меня звали…
— Один пошел за водой, другой за орехами, — спокойно ответил Глеб.
— Какие орехи весной? — не поверил Милий и тут увидел кровь на траве. — Ты убил их?
— И в этом нет ничего необычного, что сын мстит за убийство родителей, — Глеб опять взялся за ложку. — Твои побратимы сварили похлебку. Не хочешь попробовать, Милий?
Тот покачал головой:
— Меня ты не возьмешь так просто. И хоть я слышал о силе твоей, не побоюсь вступить в единоборство.
Ненадолго он исчез в избушке и появился опять уже с мечом.
Глеб взмахнул рукой, и опять запела заунывно, загудела в полете секира. Встревоженный, удивленный Милий, услышав этот звук, даже приоткрыл рот и склонил набок голову. Но он вовремя заметил секиру и отбил ее мечом. Громко звякнув, секира глубоко вонзилась в косяк.
Милий ухмыльнулся:
— Я же говорил, меня непросто взять!..
Тогда Глеб вынул меч из ножен и поднялся. Но Глеб не хотел унизиться до того, чтоб вступать в поединок с одним из тех, кто убил его родителей. Он не хотел, чтобы меч его скрестился с мечом мерзавца. Поэтому, когда Милий со злобным криком бросился на него и, размахивая клинком, целил ему в голову, Глеб увернулся и сильно ударил противнику в грудь. Меч Глеба, пробив Милию грудину, глубоко вошел в легкое.
Милий выпучил глаза. Он не ожидал такой скорой развязки; видно, как о воине, он был о себе лучшего мнения. Кровь у него пошла ртом. Милий закашлялся и скривился от боли.
Глеб выдернул меч.
Милий, упав на траву, захрипел. Кровь пузырилась у него на губах. Он зажимал рукой рану на груди. С мольбой, с безумным ужасом смотрел на Глеба:
— Не добивай!.. Дай пожить…
Прохрипев эти слова, Милий опять закашлялся.
Глеб отер меч о траву. Когда он вложил меч в ножны, Милий был уже мертв.
Осмотрев избушку, Глеб оседлал одну из лошадей. Двух других взял на повод и выехал на дорогу.
В церкви на службу набилось полно народу. Священник-грек произносил проповедь. Речь его трудно было понять, ибо по-русски он говорил плохо, часто подменял русские слова, коих не мог вспомнить, греческими. Но у священника были большие, карие, очень выразительные, умные глаза, — как у апостолов с греческих икон. Люди смотрели в глаза священнику и, пожалуй, почти все, о чем тот говорил, понимали.