Навват Али заглянул в трюм.
– У меня уже нет сыра, – сказал он и закрыл крышку.
Му'аллим возвратился на караб к вечеру. Это было слышно по топоту ног его навватов и громким командам. Ни один из уведенных тюрок в трюм не вернулся. Значит, для каждого из них уже нашелся свой господин и новый кров. И теперь с каждого из них спросится по тяжести золота, положенного на ладонь Халликану.
Арабы спешно готовились к отплытию. Как будто что-то встревожило их. Суета и крики на палубе не стихали – допоздна втаскивали с берега грузы и привязывали их к бортам.
Потом долго не могли выйти из Судного залива – корабли и лодки почти сплошь покрывали его поверхность. Шли на веслах, отводя встречные суда баграми, предупреждая криками о своем движении. Только в проливе смогли поднять парус и, помогая веслами, наконец вошли в воды Пропонтиды.
Халликан, как видно, очень спешил. Его арабы всю ночь не оставляли весел. Невольники в трюме засыпали и просыпались, подолгу лежали в молчании на гнилых циновках и прислушивались к звукам извне. Но там ничего не менялось: по обшивке караба с чуть слышным всплеском ударялись волны, вслед отрывистым командам му'аллима раздавался мерный скрип уключин. С течением времени невольники заметили, что команды участились. Теперь гребцы едва успевали за ними, гребцы все чаще сбивались с ритма, впустую били лопастями по воде, сцеплялись веслами. Гребцы устали, но му'аллим не давал им передышки. И голос его звучал все злее.
Навват Али спустился в трюм и приказал Бересту и Эйрику и еще нескольким тюркам подниматься на палубу. Из добрых побуждений Али посоветовал им исправно работать веслами. Али сказал, что Халликан сейчас очень раздражен и любого, кто не подчинится ему, даже араба, – может выбросить за борт. Али хорошо говорил по-гречески.
По пути к весельным скамьям игрец и Эйрик успели осмотреться.
На море светало, звезды были бледны. Едва наполненный слабым ветром парус вяло колыхался над судном, парус путался в снастях и никак не помогал гребцам. По правому борту виднелся берег – пологие холмы, покрытые редким лесом и кустарником, да кое-где покатые черепичные крыши строений. Далеко позади сквозь легкую дымку просматривалось судно, которое также шло на веслах. И было уже достаточно светло для того, чтобы разглядеть его очертания: мачта с прямой реей, круто загнутые кверху нос и корма, очень низкие развалистые борта.
– Скейд Рагнара! – шепнул игрецу Эйрик, едва справляясь с нахлынувшей на него радостью. – Ингольф услышал!..
Теперь и Берест узнал скейд, и это вселило в него надежду.
Невольников посадили на весла по двое, сменили ими часть уставших навватов. В проходе между скамьями поставили надсмотрщика с кнутом. А тот надсмотрщик был человек старательный и тут же принялся нахлестывать спины и плечи несчастных тюрок. Он не показал тюркам, что нужно делать с веслами, а тюрки, люди степные, сначала не могли понять, что от них требуется. Но и когда поняли, то не сразу сумели приладиться к большим корабельным веслам.
Обучение гребцов было непродолжительным – тюрки стали делать так, как делали арабы. Кнут свистел все реже, судно набирало ход. А еще пришел навват Али и объяснил, что в этих местах часто случается разбой и многие корабли, разграбленные и сожженные, закончили здесь свой путь. Али обратился к игрецу и попросил его перевести тюркам такие слова:
– Кто ищет себе могилу в этих водах, пусть оставит весло. Рука смерти уже тянется к нему.
Тюрки, выслушав слова наввата, с удвоенным рвением налегли на весла, и караб пошел так быстро, что погоня отстала. Смуглое лицо Халликана при этом выразило удовлетворение, и му'аллим приказал своим людям принести для новых гребцов побольше вкусной еды.
Скоро взошло солнце и появился хороший попутный ветер. Но он не очень обрадовал арабов, ибо всем им было известно, что косой парус при попутном ветре значительно уступает прямому. И верно, скейд, несмотря на все усилия тюрок, теперь быстро нагнал судно Халликана и приблизился к нему настолько, что можно было, не напрягая зрения, увидеть серьги в ушах преследователей и молоточки Тора, нашитые на рукава рубах.
Люди на скейде не скрывали своих намерений, готовились к бою. Они помогали друг другу облачиться в кольчуги, надевали высокие шлемы, раскладывали каждый возле себя веревки с крючьями, секиры и дротики.
Му'аллим, видя эти приготовления, продолжал подавать команды гребцам. Он знал, что и теперь без труда сможет оторваться от погони: стоит ему только изменить направление, встать к ветру под углом – и варяжский скейд со своим прямым парусом останется далеко позади. Но он понимал еще и то, что скейд в таком случае не будет гоняться за ним, а остановится в узком проливе и тем самым запрет выход из Пропонтиды – тогда уж не скоро, купец, увидишь торги Антиохии и Иерусалима. Поэтому Халликан, о котором ходила слава воина, решил принять бой и, ничего не меняя, ждал сближения.
Скоро со скейда прокричали:
– Бартоломео! Мы хотим осмотреть твой трюм. Но му'аллим оставил эти дерзкие слова без ответа. Еще прокричали:
– Покажи нам свой трюм, и мы не тронем ни тебя, ни твой караб…
Му'аллим усмехнулся – какая наглость! какой позор! – по требованию первого встречного показывать солнцу свой товар. Му'аллим обернулся к наввату Али и кивнул ему. Тогда Али быстро прошел на корму и оттуда ловко метнул в скейд небольшой глиняный горшок, наполненный «живым греческим огнем». Горшок ударился как раз о край борта и раскололся. Половина горящей нефти разлилась по корпусу судна снаружи, а другая половина плеснула внутрь скейда. Двоим воинам, облитым огнем, пришлось выброситься за борт. На носу судна быстро занялся пожар.
– Ты хороший навват, Али! – похвалил Халликан. – Ты ведь знаешь, я не забуду этого…
К полудню скейд опять догнал Халликана. Варягам удалось затушить пожар на своем судне. И навваты, и сам му'аллим были раздосадованы тем, что неприятелю удалось отделаться так легко – были обуглены и изрублены топорами несколько досок обшивки возле самого форштевня, опалены несколько весел и с левого борта сброшено четыре или пять щитов.
Али опять пробрался на корму, однако на это раз он не имел возможности бросать «живой» огонь также точно, как утром, – со скейда в него нацелились несколько луков и арбалетов, и первые стрелы уже прошили воздух над его головой. Скрываясь за бортом и высовываясь то тут, то там, Али метнул в скейд три горшка. И всякий раз стрелы роились возле наввата подобно встревоженным осам. Первый горшок с греческим огнем, чиркнув по вантам варяжского судна, изменил направление и упал в воду. Второй и третий горшки также не доставили варягам бед – воины, стоявшие наизготове, поймали их руками и скинули в море. На этом запас «живого» огня у Али иссяк. И навват сказал Халликану:
– Я бросал и молился. Мухаммад направлял мою руку. Что могу сделать я, презренная мошка, если сам пророк не желает сегодня видеть огня.