– Поторопись, – велел Мастерсу Дженкинс. Корабль пробила еще одна частица, а пилот только вскрывал банку Х-420.
Сам штурман занимался дырками в своей части корабля. Он приготовил целую горку заплат; воздух тем временем утекал через десяток пробоин, и давление падало.
– Похоже, мы нарвались на небольшую бурю! – крикнул из дальнего конца судна Барстоу. Дженкинс мрачно усмехнулся. Вокруг него рикошетили частицы мусора: дырявили плотную обшивку, проходили сквозь стены и опрокидывали шкафы.
– Рация! – отчаянно вскрикнул Мастерс. Очередной осколок лишил «Персефону» связи.
– Второй двигатель вышел из строя, – доложил Барстоу.
Взглянув на приборную панель, Дженкинс произнес:
– Давление все еще падает.
О том же сигнализировали барабанные перепонки.
Мимо, всего в нескольких дюймах от Дженкинса, пронесся кусок метеорита размером с кулак и пробил дыру в носу корабля. Штурман принялся лихорадочно заделывать пробоину, через которую наружу уходил воздух, а внутрь просачивался космический холод. Руки мерзли, немели, двигаться становилось все трудней и трудней.
– Дженкс! – позвал Барстоу. – Реактор барахлит. Руби питание!
Дженкинс отключил подачу энергии, и судно погрузилось во тьму. Дальше работали на ощупь.
– Проклятье! – вскрикнул Дженкинс: его обдало дождем из осколков плексигласа. Оказалось, кусок металла пробил лобовой иллюминатор; воздух с воем устремился наружу, увлекая штурмана за собой.
Так бы его и высосало из кабины, не успей он вовремя наложить заплату. Задыхаясь, Дженкинс обработал края пробоины.
– Корабль так долго не выдержит! – завопил Мастерс. – Нас порубит в фарш!
И вдруг все стихло. Искалеченная «Персефона» продолжила свой путь на Марс, а облако частиц, вращаясь, понеслось дальше, к Солнцу.
На борту царил кромешный мрак. Дженкинс не видел ничего, только искры мелькали перед глазами.
– На корме порядок, – доложился Барстоу. – Реактор можно запускать.
Дженкинс на ощупь добрался до приборной панели и подал питание на реактор. Плавно загудели, оживая, двигатели, однако тьма никуда не делась.
– А свет? – спросил Мастерс, пробираясь в переднюю часть корабля. – Его бы тоже неплохо включить.
Дженкинс пальцами пробежался по приборной панели, проверяя рычажки и кнопки.
– Странно, – произнес он. – Свет включен.
На корме закашлялся поврежденный движок, и только сейчас Дженкинс понял, что корабль потерял скорость и на борту у них – невесомость.
– Реактор фурычит, – сообщил, возвращаясь на мостик, Барстоу. – Но пару движков здорово зацепило. Остаток пути нам лучше проделать по инерции.
– Я все-таки попробую наладить освещение, – сказал Мастерс и двинулся к панели.
В темноте Дженкинс отлетел в сторону, уступая пилоту дорогу.
Ему вдруг стало казаться, будто он, кувыркаясь, летит на дно черной бездны. Желудок выкручивало, сколько Дженкинс ни напоминал себе, что они просто в свободном падении. Забавные вещи вытворяет с чувством равновесия сочетание невесомости и темноты.
– Ничего не понимаю, – произнес Барстоу. – Должно работать.
– Должно-то должно, – отозвался Мастерс. – Только вот почему-то не работает.
– Похоже, – заговорил Дженкинс, – из-за шторма повредило проводку. Или даже сами батареи.
– Так нельзя, – ответил пилот. – Мы не можем без света. Где иллюминатор?
– Я его запечатал, – сказал Дженкинс.
– Попробую выяснить, в чем дело, – предложил Барстоу. Слышно было, как он оттолкнулся от стенки. Видимо, поплыл куда-то вглубь корабля.
– Однако положеньице, – произнес Дженкинс, просто чтобы нарушить тишину. И вернулся к приборной панели, где на черном фоне тускло светились экранчики навигационного оборудования. Сверившись с показателями, Дженкинс убедился, что с курса «Персефона» не сбилась.
– Ну и ладно, – сказал Мастерс. – Мы люди взрослые, темноты не боимся.
Да, пилоты – и впрямь люди взрослые и обученные. Прошедшие двадцать различных тестов на стрессоустойчивость, четко знающие свой предел прочности, подтвердившие на испытаниях смелость и решительность характера.
Вот только ни один тест не предусматривал такой ситуации.
Вскоре вернулся Барстоу.
– Ничего не нашел, но поиски неисправности продолжу. Хотя лучше, наверное, заранее смириться, что неделю-две мы проведем без света.
– Погодите! – вспомнил вдруг Дженкинс. – У нас же есть…
Он пошарил под приборной панелью.
– …аварийный фонарик.
– Не включай пока, – посоветовал бортмеханик. – Приборная панель на мостике светится сама по себе, зато счетчики на реакторе – нет. Мне фонарик пригодится, чтобы снимать показания.
– И то верно, – ответил Дженкинс и убрал фонарик в карман.
Повисла тягостная тишина. Она длилась и длилась, словно смешиваясь с угольно-черной темнотой.
– Ну, – произнес наконец Мастерс, – можно ведь байки травить и песни петь.
И начал насвистывать «Звездную пыль».
Первые несколько дней пролетели незаметно: экипаж занимался ремонтом. Еду и воду искали, вслепую шаря в недрах судна. Заранее приготовили и отсортировали инструменты, которые пригодятся на искусственном спутнике Марса.
Покончив с делами, экипаж принялся наконец травить байки, рассказывать анекдоты и читать стихи. Бурю они пережили довольно успешно, и настроение было приподнятое; космонавты весело парили под потолком, смеялись и обсуждали первое, что приходило на ум.
Потом пришла пора задушевных бесед. Оказалось, что Дженкинс и Барстоу – старые космические волки, но судьба свела их на борту одного корабля впервые. Мастерс, напротив, лишь недавно получил лицензию пилота. В часы откровения выяснилось, почему Дженкинс терпеть не может оранжевый цвет, почему Барстоу в четырнадцать лет сбежал из дома и какие слова в ночь перед вылетом сказала Мастерсу жена. И они еще много чего – пожалуй, даже чересчур много чего – узнали друг о друге.
В котел общения отправилось все: лучшие моменты жизни, самые трепетные воспоминания. И разговор, который следовало растянуть и смаковать до самого конца полета, завершился уж больно быстро. Космонавты будто проглотили изысканное блюдо в один присест, насытившись в мгновение. Остаток недели тянулся скучно и невыносимо долго.
Барстоу нашел себе занятие: проверял и перепроверял проводку, схемы, цепи, батареи, пытался восстановить освещение.
Дженкинс каждые несколько часов зависал у навигационных приборов, определяя положение судна, – лишь бы занять себя хоть чем-нибудь. В остальное время он либо спал, либо думал.