Гиббс поспешно вышел из лавки. Миссис Тэйлор сделала несколько шагов вслед за ним.
– Ну, может быть, потом, когда отдохнешь, – быстро добавила она. – Я знаю, ты не забудешь старых друзей. Фрэнк, а почему ты не носишь форму? На газетных фото ты такой красивый.
– Форма только для вида, – с горечью сказал Гиббс. – Я был не настоящий солдат.
Он перешел улицу к гостинице миссис Ганц.
В полутемном, похожем на пещеру уголке заведения Джо три завсегдатая и бармен столпились вокруг развернутого на стойке бара старого номера «Нью-Йорк таймс». Их внимание привлекал финансовый раздел.
– Ты и вправду считаешь, что он сможет? – спросил Дилижанс.
– Конечно сможет, – сказал Шустрила Эдди.
– Но захочет ли?
– А почему нет? – удивился Шустрила. – Мы его друзья или нет? Угостим его парой стаканчиков, вспомним школьные годы, потом подсунем список акций. Он посмотрит, так? Гиббс всегда по циферкам сходил с ума. А мы его друзья, правильно?
– Близкие друзья, – уточнил Вилли.
– А потом спросим у него, какие акции пойдут вверх. Все очень просто. Ему нужно будет сказать только пару слов: «Миннесота никель» или «Дакота ураний»?
– Или просто ткнуть пальцем, – добавил бармен. – Может вообще не говорить, если не хочет.
– Ничего он не будет делать, – упрямо сказал Вилли День.
– Всего-то пара минут его драгоценного времени, – сказал Шустрила. – Как, черт возьми, он посмеет сказать «нет»?
Джим Метис покачал головой:
– А вы точно уверены, что он разберется? Даже электрические мозги в Вашингтоне и Гарварде такое не могут.
– Они тоже могут, – заверил Томми Затычка.
– Если могут, тогда почему профессора не разбогатели? – спросил Метис. – Давай-ка объясни!
– Слушай, – вмешался бармен. – Фрэнк запросто передумает эти машины. Он уже делал это в начале войны, когда другие его способности еще не были раскрыты.
– Фрэнк не станет этого делать, – повторил Вилли День. – Сколько людей просили его о помощи, не меньше миллиона. Всем известно о его способностях.
– Но здесь-то его родной город, – возразил Шустрила. – А это все меняет. Он собрался здесь жить. Он желает, чтобы мы пели ему дифирамбы, вспоминая о его заслугах. Вот что он хочет. Вот почему вернулся.
День несогласно покачал головой:
– Фрэнку некуда больше идти. В этой стране он знаменитость номер один. Его не оставят в покое. Думаю, он хочет найти тишину и покой.
– В таком случае, его великий мозг просчитался, – сказал Метис.
– Пойдем отыщем его. – Шустрила сложил «Таймс». – Попытка не пытка.
– Возьмем с собой квинту виски, – предложил Стэн Дилижанс. – Он сделает глоток-другой – глядишь, и подобреет.
– Отличная мысль.
– Квинту самого лучшего, Джо.
– Кто платит?
– Это твой взнос. Мы ведь все в деле?
– Думаю, да, – согласился бармен и сунул бутылку в бумажный пакет. – Идешь, Вилли?
– Нет.
– Почему?
– Потому что вы, парни, явно спятили. Вот так просто подвалите к Фрэнку? Ой будет беда. Кому-то будет больно.
– Ты просто трусло, Вилли, – сказал Затычка.
Мария Ганц увидела Гиббса, когда тот поднимался по улице, и успела переодеться в свежевыглаженное ситцевое платье, причесаться и подкрасить губы.
Она распахнула перед ним входную дверь.
– Добро пожаловать, Фрэнк!
– Привет, Мария. Как дела?
– Прекрасно. Думаю, немного подросла с тех пор, как ты уехал.
– Да, подросла. Тогда ты была совсем еще девочка…
– А сейчас?
– Сейчас красавица. – Гиббс нервно кашлянул. – Твоя мать здесь?
– Она в больнице. Опять боли в животе.
– Мне очень жаль.
– Она держала твою комнату всю войну, как ты и просил. А я вытирала там пыль каждый день. В ней все осталось по-прежнему.
– Отлично, – сказал Гиббс. – Пожалуй, я поднимусь наверх…
Но он остался на месте. Мария наполовину загородила дверной проем, так что ему пришлось бы протискиваться мимо нее, чтобы войти внутрь.
– Простыни чистые, свежие, – сказала она. – И я убедилась, все на своих местах.
– Спасибо.
– Я знаю, как ты относишься к своим вещам. Я никому не разрешала их трогать.
– Хорошо, спасибо.
– Ты выглядишь усталым, Фрэнк. Ты должен немного развлечься. Сходить на танцы, и вообще.
– Хотела бы потанцевать со мной?
– Конечно хотела бы, Фрэнк.
– И тебе не будет… неуютно рядом со мной?
– Конечно нет, что за глупость!
Наступила неловкая пауза. Потом Мария спросила:
– Чем планируешь заняться, Фрэнки?
– Ничем особенным, – сказал Гиббс. – Хочу немного порисовать…
– Порисовать? Ты?
– Да, я. А что?
– Но, Фрэнк, ты же можешь зарабатывать миллионы!
– Я просто хочу немного порисовать.
– Ну да, можешь себе позволить, – согласилась Мария. – Наверняка же на войне хорошо платили. Могу поспорить, ты получал больше, чем генералы. И это справедливо – с учетом того, что ты сделал.
Гиббс неопределенно улыбнулся, протиснулся мимо нее в дверь и начал подниматься по лестнице.
– Фрэнк…
– Что, Мария?
– Не хочу докучать прямо сейчас, да и вообще не люблю просить…
– Может быть, позже? – Гиббс стал подниматься быстрее.
– Фрэнк, это насчет моей матери. Не думаю, что в больнице ее вылечат. И лечение очень дорогое! Невероятно дорогое.
– Доктора знают, что делают.
– Ты не вылечишь ее, Фрэнк?
Гиббс повернулся на лестнице:
– Я не могу.
– Знаю, можешь. Ты вылечил у матери опухоль тот раз. Она не должна была никому рассказывать, но я ее дочь…
– Я завязал! Все это в прошлом. Теперь я обычный человек и собираюсь стать художником.
– Фрэнк, ну пожалуйста, – взмолилась Мария, – тебе же достаточно щелкнуть пальцами.
– Как ты не понимаешь? Я не могу быть третейским судьей. Не могу выбирать. Если я дам одному, то должен дать всем. А я не могу дать всем. Когда-то я выполнял все, о чем меня просили. Но я устал быть не таким, как все. Теперь я принадлежу самому себе и просто хочу жить как остальные!
– Так ты не поможешь? Всего-то щелкнуть пальцами.