Ермак обнял Спирю.
– Слава те, господи! Наконец-то признал. Обидно было.
– Да разве можно мне перед своими вид подать, что в родные места попал? Сам пойми!
– Как не понять! Ладный ты стал мужик!
Атаман присел рядом.
– Нешто я мог забыть тебя, дедушка? Еще когда к городку подплывали, так со струга тебя среди всего народа распознал. Ты вот меня Васенькой знал, а я сюда Ермаком вернулся. Гляжу, вовсе по-новому живете?
– По-новому, Васенька. Ране жили, как бог на душу положит, а теперь, как Строганов велит.
– Не тягостно?
– Как для кого. Одним мягко, другим жестко. Хорошо, что хозяин хоть в зубы не тычет. Но волю свою все равно кого хочешь уважать заставит.
– Есть люди, кои меня помнят?
– Маловато таких. Может, кое-кто из стариков да старух еще не забыл.
– Сам Строганов знает, что я беглец с Чусовой?
– Со мной про это речи не было.
– Правду скажи!
– Вон как? Правду тебе? Изволь. Ему про тебя все ведомо. Где был и кем. Но чусовского житья тебе стыдиться нечего. Правильно жил. Кормчим ходил. Долгонько по чужим местам мыкался, а, глянь, опять к родным берегам воротился. Река наша хоша и сердитая, но от себя отпускать не любит.
– Про ватажников моих что скажешь?
– То и скажу: по ложке и каша. Есть мужики – оторви да брось, но и те в ратном деле пригодны. Только узда на них надобна железная.
– Не заскучали бы от мирного житья. От него лень и дурь на иных нападают.
– Задурят – остудишь. Небось не впервой тебе ретивых взнуздывать. А не ты, так и мы сами с усами! Впрочем, долго без дела сидеть хозяин мужикам твоим не даст. Станет вас в темные углы вотчин посылать, там строгановские порядки наводить... Почему это, Васенька, не спалось тебе прошлую ночку? В избе жарко было либо от чего другого?
– Заметил, стало быть, как бродил?
– Не слепой.
– Настенька вспомнилась.
– Старостина дочка?
– Она. Обещание дал на Чусовую воротиться. Вот вернулся, а о ней ни слуху ни духу. Верно, давно замуж вышла в чужие места?
– Здеся она.
– Может, знаешь, почему прячется? Все же суженой была, хоть и давнее это дело теперь.
– В земле Настенька спит.
Ермак низко склонил голову, долго молчал, вспоминая далекую молодость.
Спиря заговорил мягче:
– Знать, сердце-то в тебе не окаменело, Василий, коли затронула его моя весть? Через годок после твоего убега и померла. Сжил ее со свету родитель-злыдень, да еще людская молва.
– Да за что же?
– А ты сам припомни, как последний разок тайно с ней свиделся. Паренька мертвого без мужа родила, а вскорости, так и не встав с постели, вслед за ним в землю легла. На Утином погосте покоится. Посад, где ты с бабушкой жил, спалили. Сельчане то место кинули, а погост остался, только не на всех могилах кресты уцелели.
– Укажешь могилку?
– Укажу. Подле ее вечного покоя сосенку посадил. Жалел я бедную девку.
Тяжело вздохнул Ермак, глядя на реку. Восход золотил небеса, гомонили птицы. Поздняя кукушка начала робко пересчитывать чье-то долголетие.
– Люб ты ей был через меру, Настеньке-то. Много слез без тебя пролила.
– Да и я ее до сей поры не забыл.
– Знать, уж судьба ваша такая была. От нее, как от смерти, ни за какой пенек не спрячешься.
– Коли правда ту могилу знаешь, проводи меня сейчас к ней.
– Изволь. Садись вон в ту лодку, она ходчее других...
Спиря греб бесшумно. Лодка плыла подле берега, спугивая диких уток. То и дело с береговой гальки взлетали кулички. Быстрое течение Чусовой не мешало опытному гребцу. Ермак молча сидел на корме. Спиря больше не тревожил его ни расспросами, ни разговором.
Лунный свет. Поселок Ермаковых дружинников спал. В лесах гукали филины.
Атаман Ермак вышел из своей избы. После возвращения с погоста ему не спалось. Бирюзовое небо без единого облачка, синие леса, а на земле, на седой зелени полянки – полосы теней. Ермак медленно прошел мимо изб поселка, то исчезая в тени, то вновь появляясь на лунном свету. У ворот дремал караульный.
– Отопри, Степан!
Караульный, почесывая затылок, нехотя отпер ворота. Сказал с упреком:
– Не гоже тебе одному, без охраны, ночной порой выходить. Места здешние нам чужие.
– Не замай. Зорче гляди, Степка! – бросил атаман на ходу и пошел среди молоденьких сосенок прямиком к берегу по мокрому лугу, обильно орошая сапоги росой.
Он шел размашистым шагом, заложив руки за спину и не спуская глаз с лунных далей. Глубоко внизу, под косогором, неподалеку от лодок, дымил у воды костерик. Возле огня не было ни души. По пустынной реке погуливал ветерок, шевелил листву береговых кустов. Ермак спустился к огню: он догадывался, что запалил его не кто иной, как дед Спиря. Действительно, старик спал в ближней лодке. Ермак понял: костер разожжен для него. Спиря сообразил, что Ермак нынче не заснет от раздумий и спустится к реке посидеть у огонька.
Тишина! Будто и нет на реке людской жизни. Ясно слышен плеск воды у берега. Над костром вьется белый дымок, попискивают в огне головешки, вспархивают искры. Ермаку невольно вспомнилась народная примета: пищат дрова в костре, и искры вылетают – к скорому пожару или войне. Он подбросил в костер хворостину. Красные огоньки, прокалывая дымок, осветили лицо Ермака, отразились змейками в синей воде.
Смотрел атаман на огненные языки, то багровые, то алые, то золотистые, всегда влекущие взор, но и всегда жадные, голодные, злые...
Семилетним несмышленышем добрался он до Чусовой с отцом, дядей и бабушкой. Совсем мало русских людей жило тогда на реке. Спиря Сорокин был на ней первым человеком: все слушали его и почитали. Избу поставили всей семьей возле Утиной горки, и по склону этой горки начали карабкаться к новой жизни в диковинном лесном крае. Бревна для избы помогал таскать и Вася. Жил он под приглядом бабушки, мать помнил плохо – осталась в могиле на владимирской земле. Озорной рос паренек. В первачах ходил у посадских ребятишек. Всегда ему было тесно на улочках. Манила его за тын лесная чаща, что шумела, стонала, скрипела рядом с посадом. Но высок частокол, и нет в нем ни одной щели!
Счет своих лет вел по весенним сосулькам. В десять лет частокол уже не мог служить преградой Васиной любознательности: со стайкой сверстников он научился на шестах перемахивать через высокие стоячие бревна, чтобы сызмальства узнавать леса и речные стремнины... Явью тогда оборачивались слышанные от бабушки сказы и сказки. Были встречи с медведями, лисами, сохатыми и зайчишками. А когда возвращался домой, бабушка стращала внука еще более жуткими сказаниями о далеком царстве Сибирском. Лежит оно за горами Каменного пояса, и стережет этот край зловещая змея-аспида. Живет она в пещере, а сама крылатая, с двумя головами. На землю не садится, а только на камень. И куда полетит, может ту землю всю огнем спалить до опустошения. Только есть и на нее заклинатели-обаянники, кто змею-аспиду заговаривать умеет.