– Я киликиец из Тараса, – ответил всадник. – Здесь я был рабом одного из сакских князей, князя Будакена. Теперь я состою переводчиком при этих послах от народа саков.
– К кому вы едете и зачем?
– Нам нужно видеть вашего царя, – ответил молодой красивый скиф, сидевший на высоком легконогом жеребце.
– Вы должны слезть с коней, оставить оружие и идти пешком, – сказали часовые. – А мы узнаем, захочет ли наш царь с вами говорить.
– Наши кони и мы, саки, – это одно, – спокойно сказал старый, сгорбленный высохший скиф. – И мы можем только на конях проехать к шатру вашего царя. Если же вы не хотите пустить нас, то мы повернем обратно и встретимся с вами только в поле.
Воины пошептались и ответили:
– Если обычай повелевает вам оставаться на конях, то проезжайте.
Одни из часовых побежал к красным шатрам, другие, окружив скифов, медленно двинулись вместе с ними.
Скифы ехали, сохраняя достоинство, приличествующее послам, но глаза зорко присматривались к окружающему. Они прикидывали в уме, сколько здесь собралось войска, сколько сил надменные яваны могут выставить против саков.
Они также заметили, что вдоль всего берега привязана длинная вереница плотов и крестьяне под присмотром погонщиков с плетками связывали бревна и жерди, надували воздухом мокрые бурдюки и спускали их в воду.
Скифов остановили около большого малинового шатра. Вокруг него стояли одетые по-боевому часовые в латах, с очень длинными копьями, в три раза длиннее скифских, и проходили начальники, закутанные в просторные белые плащи.
Скифы сошли с коней и сами привязали их к кольям палаток. Степные лохматые кони фыркали и поджимали зады, готовые ударить каждого, кто к ним приближался.
Из шатра вышел высокий красивый явана с искусно завитыми кудрями, в светлой безрукавке, подпоясанной золотым поясом. Благоухая ароматами, как лавка согдского лекаря, он приветствовал скифов и ввел в шатер. Переводчик объяснил, что это начальник Гефестион – друг царя Азии.
Вошли несколько военачальников яванов, один из них был в персидской одежде. Рослый черный слуга-нубиец внес складной стул с бронзовыми ножками и парчовым сиденьем. Одетый в персидскую одежду сел на стул, а яваны стали по сторонам.
– Садитесь, – сказал переводчик. – Царь Азии готов слушать вас.
Все скифы сели рядом вдоль стенки шатра на ковровых подушках и уставились на сидевшего.
Так вот он какой, Двурогий! Верно ли это? Не смеются ли яваны над малосведущими кочевниками и не одного ли из телохранителей царя посадили вместо него, боясь нападения чужеземцев?
Сидевший был молод, с бритым лицом и ростом пониже других. Длинные рыжеватые волосы падали почти до плеч, и среди них никаких следов рогов не было. Один глаз был светлее другого и слегка косил.
Надменным, холодным взглядом обвел он сидевших скифов и несколько задержался на старом Тамире, который вглядывался подслеповатыми хитрыми глазками.
Царь был одет в длинную, ниже колен, персидскую оранжевую рубаху, расшитую золотыми цветами. На кожаном поясе – золотая пряжка со знаком персидских царей: колесо среди распростертых соколиных крыльев. На ногах широкие красные шаровары, заправленные в персидские сафьяновые сапоги.
Скифы долго молчали, рассматривая царя иноземцев, прошедшего с боем через всю Персию. Сакский князь Мавак и другие его товарищи уже имели схватки с ним, [149] когда Дарий попросил саков помочь защищать старую Персию.
Первым заговорил старый Тамир. Его слова вполголоса переводил высокий юноша, стоявший, наклонившись, около Двурогого. Два писаря-раба в длинных, до колен, рубахах опустились на ковер и быстро записывали палочками на деревянных навощенных дощечках.
– Царь Македонии! – сказал Тамир, и все затихли, только слышно было, как шуршали палочки писарей. – Ежели бы боги захотели создать твое тело таким же великим, как твоя тщеславная душа, то целый свет не вместил бы тебя. Тогда бы ты коснулся одной рукой востока, другая возлегла бы на запад, а потом и этого тебе показалось бы мало, и ты захотел бы проникнуть еще туда, где ежедневно в море скрывается блестящее солнце. А потом, если ты покоришь весь род человеческий, ты начнешь воевать с лесами, выступишь против холодных снегов, разливающихся рек, бурных ветров и, наконец, против диких зверей…
Базилевс переложил ногу на ногу и, слегка наклонив голову, с любопытством смотрел на сидевшего крючком Тамира. Его рука слегка похлопывала по колену, и на пальце вспыхивал голубыми искрами драгоценный камень в золотом перстне. Не на руке ли персидского царя Дария был этот перстень и не Бесс ли затем снял его с руки заколотого им царя?
Тамир продолжал, и никто не мог догадаться, куда направляет свою речь хитрый вождь скифов.
– Царь Македонии, разве ты не знаешь, что большие деревья растут веками, но один порыв бури исторгает их, как соломинку, из утробы земной? Часто сам лев служит пищей маленьким зверям и ржавчина поедает несокрушимое железо. Нет ничего столь крепкого, что не могло быть разрушено слабейшим.
Базилевс вскочил, отошел в сторону и пробормотал несколько слов.
Высокий переводчик сказал громко:
– Царь Азии спрашивает, зачем вы приехали к нему. Не для того ли, чтобы учить его?
Тамир съежился в комок, как хорек, готовый вцепиться в морду затравившей его собаки.
– О чем нам спорить с тобой, царь Македонии? Никогда нога нашего народа не была на земле твоей родины. Разве мирным обитателям пространных степей наших не позволяется узнать, кто ты такой и откуда и зачем пришел к нашим границам?
– Еще что ты хочешь знать? – спросил Двурогий и снова опустился на парчовый стул.
– Мы, саки, не хотим никому повиноваться, но и не желаем ни над кем властвовать. Но для того чтобы ты узнал нас, степных кочевников, скажу тебе, что небо дарит каждому из нас: ярмо волов, стрелу, копье и чашу.
– Что небо вам дарит? – переспросил царь, и усмешка скользнула по его гладко выбритому лицу.
– Ярмо волов, стрелу, копье и чашу, – невозмутимо повторил Тамир. – Мы ими пользуемся и с друзьями, и с врагами: с друзьями мы разделяем плоды земли, получаемые трудами наших волов, с ними же из чаш возливаем вино в жертву богам нашим; стрелами пронизываем врагов своих издали и копьем поражаем их вблизи. Таким образом мы победили самого Куруша, царя персов и мидян, и кони наши прошли весь путь до самого Египта… – Тамир замолчал и сидел настороженный, и его козья бородка дрожала.
Александр протянул руку с блистающим голубым светом перстнем:
– Там, в далеком Египте, сами боги признали меня своим бессмертным сыном, и македонские кони пили сладкую воду величайшей реки Ливии, как пьют они и сейчас из реки Яксарт, стоящей на пороге к вашим степям…