Покончив с завтраком, я приготовил себя к выходу в свет. Тинни тоже. Ей нужно было домой — переодеться. Впрочем, вслух бы я не подтвердил вам этого даже под пыткой. И какие бы булавки ни загоняли мне под ногти, я ни за что даже предположить не смогу, что она, возможно, держит одну-две смены одежды у меня в доме. И не потому, что боится, будто я расценю это как намек, но только потому, что считает меня самонадеянным. Если считать, конечно, что на деле все серьезнее, чем она готова признать.
В конце концов, мы оба взрослые люди.
Поосторожнее там.
— Я всегда осторожен. — Я решил, что он имеет в виду погоду, заметно испортившуюся за ночь. Нам с Тинни пришлось вернуться, чтобы поискать одежду потеплее. Она облачилась в мое лучшее пальто, тогда как мне пришлось довольствоваться курткой, которую в начале прошлого столетия я бы отдал какому-нибудь бездомному оборванцу.
— Верну, как только до дому доберемся, — пообещала мне моя ненаглядная.
Я проворчал что-то в ответ.
Наконец мы вышли и направились по Макунадо вверх, на запад. Мы успели дойти только до дома миссис Кардонлос, когда совсем стемнело.
— Теперь ты видишь, почему я предпочитаю не вставать раньше полудня, — сказал я Тинни.
Из ниоткуда возникли четверо мужчин и окружили нас. Вид они в новенькой гвардейской форме имели щегольской. И одновременно деловой. Из чего следовало, что свое чувство юмора и человечность они оставили, отправляясь на работу, дома.
Старший оказался старым моим знакомым.
— Мистер Скит? Вы что, переехали теперь к вдове Кардонлос?
— Моей жене так больше нравится. Кстати, она просила передать вам при встрече спасибо за продвижение по очереди. Поэтому спасибо.
— Как обещал, так и выполнил.
— Мисс Тейт. Вы еще не переросли этого артефакта?
— Это как хроническое заболевание. Никак не пройдет. Скажите, а это не офицерская ли пимпочка у вас на фуражке?
— Именно. Я слишком хорошо поработал, когда ваше заболевание пыталось устроить крах карентинской цивилизации. За это меня наградили более модным головным убором и заставили торчать на работе еще дольше. Гаррет, шеф хочет с вами поговорить.
— Я арестован?
— Если вы того пожелаете. Если вы откажетесь следовать за нами, нам придется отдубасить вас дубинками, связать как свинью и тащить всю дорогу по грязи волоком.
Я решил не упрекать его в том, что он блефует.
— Ладно. Только одному из вас, ребята, придется проводить мисс Тейт домой.
На мгновение на лице у Скита отразилась неодолимая зависть. И кто бы его упрекнул? Таких вожделеешь, едва увидев.
— Мистри, — распорядился Скит, — проводишь мисс Тейт до особняка Тейтов, — убедившись при этом, что стражник знает, к какому роду принадлежит сие огненное сокровище.
— Слушаюсь, сэр! — Никаких возражений против этого нелегкого поручения не последовало.
— Куда теперь? — поинтересовался я. — В Аль-Хар? Или мне повезло, и он лично почтил миссис Кардонлос своим присутствием?
— Хорошо бы. — Скит покосился на оставшуюся парочку подчиненных. Оба заняли позицию так, чтобы пресечь любую попытку побега со стороны известного сорвиголовы Гаррета. — Он больше не покидает Аль-Хара, — шепнул Скит.
Он врал. Уж я-то знаю Дила Релвея. Он скользкий хорек, вечно хоронящийся в тени, но не бюрократ-бумагомарака.
— Это надолго? — спросил я, чмокнув Тинни на прощание, от чего все присутствующие лица мужского пола немедленно возненавидели меня за везучесть. — А то я одет не по погоде.
У Скита хватило сострадания не спрашивать меня, кто в этом виноват.
— Не знаю. Насколько я могу судить, все зависит от вас. Если вы будете вести себя нормально, вам не придется сильно переживать из-за погоды. Скорее всего.
Я вздохнул. Ну никто в правоохранительных органах не относится ко мне с должным уважением.
Я скучаю по старым добрым временам. Когда Стража отличалась абсолютными коррумпированностью и непрофессионализмом. Такого слова, как «эффективность» в танферском диалекте карентинского языка еще не существовало.
— Что ж, раз так, лучше двигаться, брат Скит. — Я посмотрел вдоль улицы. Тинни с Мистри уже скрылись из виду.
По дороге мы беседовали о погоде. Скиту не слишком нравилась зима.
— С другой стороны, подумать, так лето еще хуже, — заявил он. — В войну я служил в пустынях Кантарда, так там стоит только на солнце в разгар дня выйти, и у тебя оружие плавится.
Старые солдаты.
Лично я в войну сражался с жуками, змеями, крокодилами и чудовищной сыростью. Ну, конечно, еще с непроходимой тупостью начальства. В его случае это были скорпионы, пауки-прыгуны, еще больше змей, чем у меня, и такие идиоты-командиры, что память о них переживет века. С братьями по оружию всегда так.
— Ну, зимой хоть что-то изменить можно, — заметил я. — Например, подбросить в огонь еще полено.
— Вот и я так думаю.
— Можно задать один вопрос? Как профессионал профессионалу.
Он мгновенно насторожился.
— Ну?
— Не доводилось ничего слышать про типа по имени Лазутчик Фелльске?
Похоже, этот вопрос заставил Скита искренне задуматься. Не говоря уже о том, что его потрясло то, что я не спросил ничего более серьезного.
— Не припомню такого. Нет. Спросите у шефа. В этом городишке немного осталось действующих лиц, которых он еще не знает.
«Действующее лицо». Занятно. Надо запомнить.
Гражданская Гвардия доросла до момента, когда у нее начинает вырабатываться свой внутренний лексикон.
— Обязательно. Если мне удастся вставить слово.
— Вы ведь говорили уже с ним.
— Слушал. Несколько раз.
— Хорошо. Тогда послушайте, что я скажу. Тут кое-кто строит театр. «Мир». Я слышал, они собираются объединить в одном доме сразу несколько театров.
— Все так. За этим стоит Макс Вейдер. Он думает, если он займет более низкий рыночный сегмент по сравнению с другими театрами, но увеличит количество залов, это поможет ему лучше сбывать его основной продукт.
Скит принялся распространяться насчет того, что подобные штучки типичны для класса, к которому принадлежит Вейдер.
— Если вам не нравятся такие люди, — напомнил я, — вам не стоит иметь дела со мной. Я ведь запросто могу оставить место вашей жены в очереди на усмотрение природных сил.
Возможно, то, что я сказал, покажется кому-нибудь дичью. Но Скит порой несет полную ахинею насчет классов и социального положения. Он полагает, мы все должны быть равны, поскольку все рождаемся или вылупляемся нагими.