— Почему?
— Мы поругались.
Он не решился открыться, что вот уже более года работал помощником мясника. Но в этом ремесле умение метко стрелять было ни к чему, а потому не приносило ему ни радости, ни гордости.
Запах, шедший от лошадей, напоминал ему терпкий воздух псарни, а смолистый аромат утреннего леса на мгновение вернул в детство.
«Не надо мне было тогда, с собакой, — подумал он. — Сам виноват, теперь буду жалеть. И на хозяина не надо было замахиваться. А там ведь было мое настоящее место». И снова замурлыкал: «Тайо-хо! Тайо-хо!»
Подошел унтер-офицер, наблюдавший за чисткой лошадей.
— Все трое — на представление к лейтенанту, ваша очередь.
В коридоре здания, где располагался эскадрон, уже стояли, выстроившись в шеренгу, человек десять резервистов.
Из двери, на которой мелом было написано «Второй взвод», вышел какой-то солдат. Его тут же забросали вопросами.
— Ну, что спрашивал лейтенант?
— Ой, кучу всего. Сколько лет, есть ли аттестат, где живу. И вид у него был недовольный.
— Это тот, с длинным носом? Помнишь, мы его недавно видели?
— Тот самый.
— Кажись, аристократ. Сермюи, вот как его зовут.
— Вот оно что! — протянул Жюль Бриссе.
— Следующий! — крикнул сержант. — Капрал, проходите первым.
И он втолкнул Жюля в маленькую, выбеленную известью комнату. В углу за столом сидел Сермюи и что-то писал. Бывший псарь увидел знакомый суровый профиль и прядь седых волос надо лбом, и у него бешено забилось сердце.
— Капрал Бриссе, Жюль! — щелкнул он каблуками.
Сермюи остался сидеть, склонившись над бумагами.
«Наверное, мне надо сделать первый шаг, — подумал Жюль. — Я ведь должен извиниться».
Сделав над собой огромное усилие, которое уже само по себе принесло ему облегчение, он начал:
— Господин барон…
— Дата рождения?
Лейтенант не поднял головы.
— Вы что, друг мой, не знаете даты своего рождения?
— Одиннадцатого марта тысяча девятьсот шестого года, — пробормотал капрал, у которого разом пропало хорошее настроение.
— Родители?
— У меня остался только отец.
— Мать умерла, — бросил лейтенант писцу. — Назовите адрес на случай, если с вами что-нибудь произойдет.
— Бриссе Бернар, доезжачий в замке…
Жюлю хотелось крикнуть: «Вы же сами все знаете! Могли бы хоть показать, что узнали меня!» — но он взял себя в руки.
— Замок Сермюи, Орн, — произнес он, чувствуя, как закипает гнев.
Как ни в чем не бывало Сермюи занес в список собственное имя.
— Ваша профессия перед мобилизацией?
Капрал так много думал о собаках, конюшне, охоте, что машинально выпалил:
— Псарь!
Глаза цвета серого камня наконец поднялись на него.
— Я сказал: перед мобилизацией.
— Помощник мясника, — выдавил Жюль.
— Друг мой, — положил ручку Сермюи, — я должен повторить вам все, что уже говорил вашим предшественникам. Я буду требовать от вас абсолютного подчинения. Мы здесь не для развлечения, а для того, чтобы выполнить свой долг. И надеюсь, что могу на вас рассчитывать. Если в дальнейшем у вас появится нужда в чем-либо, я всегда буду готов вас выслушать и сделать все от меня зависящее. Благодарю вас. Вы можете идти. Следующий!
Жюль почувствовал себя побежденным, совсем как тогда в лесу. И, как тогда, на него накатило непреодолимое желание ударить.
— Я сказал: «Следующий!»
Когда Жюль вышел в коридор, ему показалось, что он вот-вот лопнет от злости.
— Эй, капрал, ну как он себя вел? — начали спрашивать остальные новобранцы.
— А как он может себя вести? Сами посудите! Это у него я служил псарем. Я его узнал. Он к животным относится лучше, чем к людям. Вот увидите.
И Бриссе вышел во двор.
По двору бесконечно сновали фургоны и фуражные повозки. Въезжали автомобили, из них выпрыгивали офицеры в голубых кепи, и автомобили снова уезжали. Сквозь крики, приказы и грохот колес пробивались звуки труб. В жарком воздухе клубилась пыль.
Но чувствовалось, что при всей этой неразберихе идет четкая работа: резервисты разбиваются на группы, коней подводят к поилкам, разгружают снаряжение, эскадроны строятся.
Во дворе Бриссе вдруг увидел Залома, ведущего под уздцы Даму Сердца. Но особой радости при виде отца не почувствовал.
— Это ты барону доставил Даму Сердца?
— Как видишь, мой мальчик, — ответил Залом. — Вот уж не думал тебя здесь увидеть! Вот удача-то!
— Что ж ты еще и Фало не привел? Для полного комплекта!
— Жюль, ну почему ты так?
— Ни почему!
Неожиданно раздалась команда:
— Второй взвод, стройся!
И Жюль, вместо того чтобы попрощаться с отцом, процедил сквозь зубы:
— Он заплатит! Он у меня за все заплатит!
Летелье, крестьянина из Аржантана, сделали денщиком.
Летелье не отличался умом, зато обладал чувством дистанции. Но его одолевала потребность непрерывно говорить о своем хлеве, скотине и полях. Хотя он вынужден был признать, что лейтенант не слишком-то разговорчив.
Когда же он узнал, что капрал Бриссе занимался псовой охотой, а псовая охота нередко проезжала мимо родной фермы, то начал донимать воспоминаниями Жюля, и Жюль сделался для него важной персоной. А капрал не уставал повторять, что лейтенант «лучше относится к животным, чем к людям».
Он говорил об этом, когда взвод остановился на постой в деревушке на краю Арденнского леса, и Сермюи сначала занялся конюшнями, а потом уж расселением людей.
Он напоминал об этом во время полевых занятий, когда Сермюи, запретивший галоп с полной выкладкой, заставлял людей тянуть лошадей по непролазной грязи.
Те же разговоры он заводил по поводу кормежки. И солдаты, для которых утренний и вечерний суп были главными событиями дня, верили, что их «кормят хуже, чем скотину».
Так, шаг за шагом, злоба Жюля разливалась вокруг, как масло, и все благодаря силе слова.
Однажды декабрьским вечером после ужина Жюль заявил:
— Хватит с нас жратвы из холодильника. Завтра добудем свеженькую. Это говорит вам капрал Бриссе.
— Браво, капрал! — загалдели вокруг. — Но где ты ее возьмешь?
— Ты сможешь пойти и сказать лейтенанту, что так больше нельзя? — спросил путевой обходчик Февр, здоровенный детина, весельчак и балагур.